Για να διαγράψει την σκόνη, το νερό που χρειαζόμαστε

Пробуют тут нас укорить тем, что осуждённая нами в прошлой записи «Пыль»-де, - самый что ни на есть «мамлеевский» фильм, грешно и нечестиво зело порицать его, при всём нашем трепете пред Мамлеевым. Ни в коем разе, отвечаем мы, по сравнению с романами, повестями и рассказами, даже теми, что на две-три странички, Мамлеева Юрия, «Пыль» - пресная, чуть кисловатая «еда», между тем, как ЮМ предоставляет «явства». Вообще, «Пыль» лишний раз убеждает нас в том, что кинематографу и литературе лучше друг с другом не сближаться под угрозой смертной казни через подвешивание за ребро: идеальная в собственном смысле литература порождается в полной индифферентности кинематографу, и наоборот, фильм хорош своим невежливым отказом от текста в пользу кон-текста, и насилия контекста над видеорядом.

За что мы ценим и любим сочинения Мамлеева? За подробные описания генеалогии нечеловеческого, которому не нужен диктат внешней формы, нечеловеческое и метафизическое живёт внутренним.

Что такое мамлеевский ландшафт? Это распухшая, размягшая реальность.

Акварельный рисунок, оставляющий созерцающему гадать и думать, где заканчивается один контур и начинается иной, что там, в «подводном» (акварель разбавляется большим количеством воды) слое. А там, — ЕСТЬ ЧТО, - акварелью не пишут на тонкой бумаге (если это не «детский» рисунок человека). Это и есть метафизика, анамнезис слитности всех форм и слоёв. Грубоватые штрихи, добавляемые автором, очень быстро растворяются в калейдосопически вращающемся месиве образов.
Например от -

Дом • 3 по Спиридоньевскому переулку - двухэтажный, желтовато-белый, -
сохранился еще с конца прошлого века. Широкая парадная лестница вела в
квартиры с длинными узкими коридорами, по бокам которых размещались комнаты
жильцов. В конце одного коридора, выходящего в глубокий и покойный сад,
приютились две смежные комнатки

Движемся к -

По пути эти слухи, видимо, искажались и приобретали таинственно-нелепые оттенки. То оказывалось, что он "исцелил" покойника (именно исцелил, а не "воскресил" ), то кому-то пригрезилось, что он оборачивал животных в людей. Уверяли, что он может материализовывать потусторонних чудовищ, и якобы один такой, полуматериализованный, как призрак, прошел по ночной Москве, и редкие прохожие принимали его за собственную галлюцинацию. Во всем этом виделся момент и странного искажения, и нарочитого юродства - но, как некоторые утверждали, с целью прикрыть истинный смысл. Поэтому, хотя все и подсмеивались над такого рода слухами, но все равно с какой-то необъяснимой опаской. Потом пополз слушок, что все религиозно-метафизические учения должны быть пересмотрены, но, конечно, не в современную, а наоборот, в еще более мистическую сторону, ибо они упустили скрытый и неизвестный элемент всего существующего, почти недоступный человеческому уму.
Одним словом, становилось нехорошо...
[Московский Гамбит]
Или от -
«Квартира была не без антиквариата, в шестнадцатиэтажном доме в переулке за Зубовским
бульваром около Садового кольца»...

Перемещаемся к -

- Страшновато, потому что чувствуешь за всем этим подтекст целой Вселенной. Объял этот тип необъятное, по-моему. У него совсем другая, чем у нас, мыслительность. То, как он мыслит, - на этом целая какая-то и темная для нас Вселенная стоит. Ее тень просто виднеется за его этой мыслительностью. Мы там не можем быть. И оттого страшновато по-своему.
[«Мир и хохот»].

В этих текстах пространственные и временные измерения даны спрессованными, поэтому персонажи с лёгкостью претерпевают трансформации и перемещаются в неизвестных координатах, и читатель уже изначально осознаёт, что эти манипуляции со временем и пространством эфемерны, про-исходящее, случайность, любая конфигурация взаимоотношений объектов — мельчайшие частицы в космических потоках материального и имматериального.

Совсем не тот ландшафт, не потайной, не метафизической Первопрестольной, мы видим в «Пыли». Блеклая повседневность с бесхитростными маршрутами, - объект А претерпел трансформацию в точке В, теперь стремиться в точку С, чтобы зафиксировать состояние «Нечто». С "невероятными приключениями", разумеется. Это слишком конкретные объекты и дефиниции, чтобы притязать на метафизику: это — Поклонная гора, это - [Большой] Гнездиковский переулок, это — подвал на улице Кибальчича (вроде). Все эти памятные обитателю столицы топосы представлены подчёркнуто схематичными, контурами, внутренне опустошёнными, не изъясняющимися и не-проявленными (в отличие от NLoTK, премодерновая черта которого - "явленность" метрополии). Место и время (утро, день, вечер, ночь) фиксируют объект как ничто иное, - в них мгновенно обнаруживается комплекс характерных черт, и вот уже отвратительные рыла собеседников Алексея [ЦП «Пыли»] теряют свою зловеще-инфернальную ауру, - мы и не таких видели. Они уже среди нас, повсеместно, и притерпевшийся к созерцанию их глаз брезгливо щурится лишь в порядке ощущения контраста: образы этих существ обладают фенотипическим «контуром», и этот контур принадлежит прежде всего актёрскому амплуа, а не существу, принуждённому исполнять роль. Актёр, в свою очередь, неукоснительно соблюдает намеченные контуры: как ни были бы они дряблыми, рассыпчатыми и непослушными, они конденсируются в одной из возможных, единственно возможной репрезентативной форме, - предсказуемыми, эмпирически артикулированными и безопасными.

Мирча Элиаде в книге «Структура мифа» указывает, что в примитивных культурах власть над сущим, и отчасти, над инобытием достигается изучением агентов. В данной перспективе «примитивный человек» гораздо более мудр, чем вся баснословно-хвастливая позитивная наука: каждое открытие в этом познании укрепляет весь традиционный порядок, а не самомнение такого хлипкого и безответственного существа, как человек. Самомнение, которое слишком легко нарушить, внушить познающему смутную тревогу, а затем и панический страх перед своими «открытиями». Исследуя посюсторонних тварей, традиционный человек приобретает подлинное бесстрашие. Смерть от физических причин, - не самое из неприятных событий, - пусть даже самая мучительная, не страшит его. Ужасает только Иное в собственном смысле этого слова: нечто, что не только «руками не пощупать, мозгами не понять», но и имеющее косвенные связи с онтологическим порядком в целом.
Сродни: ужас от бога. Какого бога? Разумеется, неведомого и непостижимого; он нас созерцает анатомированными, мы его — не видим даже во внешних проявлениях.

Именно этот страх использует сочинения Мамлеева для проявления своего. Большинство современных людей, безответственных в равной степени как и беспомощных, не устрашается, и совершенно ясно, почему. Раз я не вижу, - стало быть, боятся, по крайней мере, незачем. Источаемая, подобно гною из раны, или крови — оттуда же, угроза персонажей Мамлеева — угроза самого завихрённого Бытия, от которого не убежать-не скрыться, и тем самым он влечёт к себе. Неумолимо вовлекая умы и души в сумрак сладострастия, плотоядной сексуальности, русского народного алкоголизма и деменции.

Авторы «Пыли», обратно тому, пытаются эксплуатировать «фобическую повседневность», непреходящий, ритмически организованный и непреходящий страх, знакомый каждому аутисту. Преисподняя конкретного населена сплошь существами, внушающими брезгливость настолько сильную, что никто не пожелал бы исследовать их во всех их живописных подробностях.
И не только поэтому. Любое существо интересует традиционного человека в качестве агента. Животное, на которого охотится, или которое пасёт, прежде всего — вместилище духа. А уже потом — субстрат пищи, одежды и прочего необходимого. В античной мифологии сущности с ужасающим обликом и соответствующим поведенческим модусом (пожирать людей) все до единого вели свой род от богов, и мифы, повествующие о них, относятся отнюдь не к эпохе вырождения. Для победы над ними героям требовалось заручиться поддержкой самих богов, независимо от того, приходятся ли они родственниками чудищам, или нет.

В фильме Сергея Лобана столь породистого бестиария нет, и если препарировать его поголовно, - не обнаружится ровным счётом ничего интересного. Даже у профессора Пушкаря-Мамонова. У лондонского воплощения катехона, исполняемого тоже не самым приятным внешне актёром, в Nine lives of Thomas Katz, было, по крайней мере способность заклинать духов и проникать на Астральный План.