Сегодня постарались приобщиться к Præclaritas, которое ещё и Очень Русское.
Осознали две важные геополитически Вещи:
Первая заключается в том, что пройдёт ещё пятнадцать-двадцать лет (мы столько не проживём), прежде чем отечественный независимый, но чающий и ощущающий себя свободным кинематограф выработает чувство и сознание Стиля. Не большого и не маленького, но достаточного, что бы этот их «хаус» стал, собственно, «арт».
Вторая Вещь — нас сейчас станут обзывать снобами и придётся основательно занудствовать, чтобы оправдаться: «Пыль» явственно доказывает, что в России последних десятилетий любая стилизация в буквальном смысле слова синонимична с претенциозностью.
То ли дело расовые дальневосточные японцы [!] — но о них чуть позже...
Во-первых, ощущения от «Пыли» неисправно испорчены намеренной небрежностью. Небрежность бессознательная, в том числе броские ляпы, при насыщенности видеоряда смыслами, до кондиции, когда о фильме становится возможным рассуждать бесконечно (пример - «Begotten» от Элиаса Мериджа и «Ergo Proxy» от Geneon) — простительна; потому что зачастую «так и было задумано», а иногда съёмочная группа просто устаёт работать на мудаков или просто недостаточно сообразительных зрителей.
Небрежность «Пыли» - другого типа. Небрежность, побуждающая восклицать «»Не верю!» не в порядке защитного рефлекса, сродни «акулов не бывает!» малолетнего интервьюера Маршака, но по Станиславскому. Современный кинематограф, по-видимому, взваливший на себя нелёгкую функцию служить мифологией для современности, воспроизводит образы и смыслы с большей достоверностью, чем сама, так называемая действительность. В «Пыли» этого сотерического чуда не происходит, - реальность про-исходящего (и выродившегося оттого, что исходит) дана настолько схематично и грубо, что сразу же обнаруживает преступную фальшь.
А почему? А потому что авторы с каких-то неведомых ЕХ-ей начали эксплуатировать семантические коды отнюдь не традиционного, и даже не русского, характера. Слабоумный, преждевременно состарившийся Алексей — это Акакий Акакиевич XXI века. Как там у Гоголя, от которого всё и про-изошло, - « <...>чиновник нельзя сказать чтобы очень замечательный, низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу, с морщинами по обеим сторонам щек и цветом лица что называется геморроидальным... Что ж делать! виноват петербургский климат. Что касается до чина (ибо у нас прежде всего нужно объявить чин), то он был то, что называют вечный титулярный советник,
<...>
Сколько не переменялось директоров и всяких начальников, его видели все на одном и том же месте, в том же положении, в той же самой должности, тем же чиновником для письма, так что потом уверились, что он, видно, так и родился на свет уже совершенно готовым, в вицмундире и с лысиной на голове».
Аналогичный образ - Алексей, подслеповатый и плешивый в свои двадцать четыре года. Это фундаментальная ошибка авторов фильма: преждевременное старение захватывает все параметры организма, и центральный персонаж повествования сценаристов, действуя чересчур энергично, портит собственную драматическую линию. Эту роль мог бы блестяще выполнить Лев Маркович Каждан, который сравнительно молод, но никак не 35-ти-, если не больше, -летний человек, на самом деле должный страдать аритмией, хроническими заболеваниями печени и т.п. Не позволяющими бегать, что называется «сломя голову», сравнительно легко переживать удар в область почек и тому подобное.
То же касается эпизода в парке на Поклонной горе, где Алексей встречает глухонемых. Нам неоднократно приходилось видется и общаться с подобными людьми. Едва ли возможна столь анекдотичная по-чёрному ситуация, обыгрываемая «с изяществом» провинциальных юмористов, когда глухонемой попутал бы похороны с днём рождения или свадьбой.
Полярно обратный пример, - встреча с «братками». «Раённая этика» в настоящее время отошла на периферию даже «низовой культуры», она не пугает и не смешит, но - настораживает: с чего бы это авторам вскользь поминать мнимо неотъемлемый, и не самый ценный компонент масскульта, обойдя при этом вниманием нечто действительно интересное. И ситуация, когда невнятно лепечущего «петушару» подсаживают в машину, и настырно выпрашивают показать, где этот «Гнездиковский переулок» (в Москве их два, кстати) — противоестественна. Это ситуация первой половины 90-х годов, отсылки к которой нецелесообразны в общей атмосфере фильма, выражающего не столь отдалённое от условно (по линеарному времени) 2008-го год.
И таковых эпизодов очень много по существу, весь фильм состоит из них. Инфернальность, которой добивались авторы фильма, распадается, - повод полагать, что в состоянии Археомодерна даже Ад претерпевает деградацию; дьяволы археомодерна, сродни Петросяну, имеют дело с дегенеративными существами и их душами, и оттого — не ужасают и не смешат. Они производят только безразличие, - не угрюмое и не тягостное, и только у тех, кто ассоциируют инфернальность, зло, у-ничтожение с чем-либо определённо эстетически содержательным.
Самый содержательный фильм об аннигиляции мы обнаруживаем в Британии, как это ни странно, «Nine lives of Thomas Katz» представляет собой историю о стирании всех, а не только нескольких, искушённых и соблазнённых знанием, что как представилось нам, более соответствует сотерическому значению кинематографа.
Фактически, «Пыль» это фильм-назидание о том, что если Ничто «доказать» его способности стать Нечто, оно начнёт выражать амбиции стать Этим. Эта простая идея донесена до зрителя в форме, когда доверие уже окончательно подорвано симпатиями (гипотетически возникшими бы у каждого мыслящего, и не очень, русского человека) к центральному персонажу. Остаётся только ниспровергающий идолов гуманизма монолог профессора Пушкаря, исполненного с ужасающей буквальностью музыкантом и актёром Петром Мамоновым. «Ты — почти ничто, пылинка, а что значат желания пылинки»? - на этот счёт у авторов фильма вполне определённое мнение: Ничто может ого-го. Если захочет. Если у него появится стимул.
Но стимула в фильме не обнаруживается, - в чём суть фундаментальное же отличие «Пыли» от фильмов Такёши Миике, например. Напротив, финальные кадры полнятся нездоровым смехом бабушки Алексея на скетчами Петросяна, - как и весь видеоряд, - нищетой, слабоумием, дегенеративной символикой, и прочим всем, к чему российскому зрителю «не привыкать». Итого получается репрезентация лозунга рессентиментной «Другой России» и иже с ней: «Мы живём в России, а не в Аду!»: малейшие надежды на улучшение ситуации пресекаются с особой жестокостью, что немаловажно, - самим центральным персонажем. Данные ему "ценные указания" психолога и череда болезненных для него переживаний упрочняют его наивную веру в своё предназначение, хотя в действительности он не нужен никому. Видеоряд это подчёркивает настойчиво и монотонно, что монолога профессора Пушкаря не понадобилось бы вовсе, это вердикт, очевидный уже к середине фильма. Ничто возвращается в исходное состояние, надежды на реинкарнацию нет (архонт-спецслужбы, Петросян и дремотная обыденность победили), Россия не воспрла духом и плотью, в общем, - типично, чтобы не сказать сильней, для прославляемого фильма.
И, да, о Петросяне. Не нами, вероятно, впервые замечено, что Евгений Ваганович, некоторыми воспринимаемый не иначе, как «злой дух», Онрё, который, единожды умерший, проникается мстительностью к живым. Это Нопперапон, в японской мифологии - злой дух, похищающий чужие лица и не имеющий собственного. Петросян был первым, кто опознал в атлантистском шоу-бизнесе машинерию Желания современного человека. А что может желать современный человек, существо бессмысленное и беспощадное [к смыслам], как не уничтожения доставляющих ему дискомфорт смыслов? Так как ЕВП изначально был пуст, опустошён с рождения, ему ничего не оставалось, как дублировать в точности до незаметных жестов приглашённых в какое-нибудь Saturday night show юмористов. Позднее, когда у российского телевидения появились деньги на закупку лицензий, ЕВП потеснили «лицензионные продукты» вроде ещё более мразо-генного Comedy-club. И его первенство в юмористической дефекации оказывается под сомнением, вместе с его репутацией «ужасающего», - «Пыль» в этом отношении плоха ещё и тем, что лишь нагнетает страх перед обыкновенным уродом, которого не стоит бояться.
Его просто надо убить. Усилием мысли. В своём сознании.
А самым [условно] страшным эпизодом в «Пыли» для нас было выступление Псоя Короленко с игрушечным синтезатором в секте свидетелей Иеговы.
Как обещалось, несколько слов о расовом дальневосточном японском кинематографе. 殺し屋１, Koroshiya Ichi, анг. наименование Ichi the Killer, представляет собой положительный пример стимуляции. «Насилие (и многое другое) нам жить и строить помогает»», - все персонажи этого фильма обнаруживают своё естество в бесхитростной идее служения: «своим» аберрационным воспоминаниям или феодальному кодексу чести, этике семейственности или наслаждению. Какихиро, исполняемый Таданобу Асано (на родине это уже звезда), - правдоподобен при всей своей эффектности. Между образами актёра и персонажа нет ни малейшего зазора, куда можно было бы клином вогнать претензию: как ни был бы экзотичен ландшафт, интерьер, ситуация и «учинившие» её, - абсолю.тно правдоподобны. Выверенность мимики и жестикуляции, в «Пыли» обозначаемые только глухонемыми (особенно, в финальной сцене, где жестами исполняется «Перемен!» гр. «Кино»), в 殺し屋１не противоестественна, но органически интегрируется в визуальный контекст. Вот что значит нация с врождённым чувством Стиля. Вот на что надо равняться!
Ура!
Осознали две важные геополитически Вещи:
Первая заключается в том, что пройдёт ещё пятнадцать-двадцать лет (мы столько не проживём), прежде чем отечественный независимый, но чающий и ощущающий себя свободным кинематограф выработает чувство и сознание Стиля. Не большого и не маленького, но достаточного, что бы этот их «хаус» стал, собственно, «арт».
Вторая Вещь — нас сейчас станут обзывать снобами и придётся основательно занудствовать, чтобы оправдаться: «Пыль» явственно доказывает, что в России последних десятилетий любая стилизация в буквальном смысле слова синонимична с претенциозностью.
То ли дело расовые дальневосточные японцы [!] — но о них чуть позже...
Во-первых, ощущения от «Пыли» неисправно испорчены намеренной небрежностью. Небрежность бессознательная, в том числе броские ляпы, при насыщенности видеоряда смыслами, до кондиции, когда о фильме становится возможным рассуждать бесконечно (пример - «Begotten» от Элиаса Мериджа и «Ergo Proxy» от Geneon) — простительна; потому что зачастую «так и было задумано», а иногда съёмочная группа просто устаёт работать на мудаков или просто недостаточно сообразительных зрителей.
Небрежность «Пыли» - другого типа. Небрежность, побуждающая восклицать «»Не верю!» не в порядке защитного рефлекса, сродни «акулов не бывает!» малолетнего интервьюера Маршака, но по Станиславскому. Современный кинематограф, по-видимому, взваливший на себя нелёгкую функцию служить мифологией для современности, воспроизводит образы и смыслы с большей достоверностью, чем сама, так называемая действительность. В «Пыли» этого сотерического чуда не происходит, - реальность про-исходящего (и выродившегося оттого, что исходит) дана настолько схематично и грубо, что сразу же обнаруживает преступную фальшь.
А почему? А потому что авторы с каких-то неведомых ЕХ-ей начали эксплуатировать семантические коды отнюдь не традиционного, и даже не русского, характера. Слабоумный, преждевременно состарившийся Алексей — это Акакий Акакиевич XXI века. Как там у Гоголя, от которого всё и про-изошло, - « <...>чиновник нельзя сказать чтобы очень замечательный, низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу, с морщинами по обеим сторонам щек и цветом лица что называется геморроидальным... Что ж делать! виноват петербургский климат. Что касается до чина (ибо у нас прежде всего нужно объявить чин), то он был то, что называют вечный титулярный советник,
<...>
Сколько не переменялось директоров и всяких начальников, его видели все на одном и том же месте, в том же положении, в той же самой должности, тем же чиновником для письма, так что потом уверились, что он, видно, так и родился на свет уже совершенно готовым, в вицмундире и с лысиной на голове».
Аналогичный образ - Алексей, подслеповатый и плешивый в свои двадцать четыре года. Это фундаментальная ошибка авторов фильма: преждевременное старение захватывает все параметры организма, и центральный персонаж повествования сценаристов, действуя чересчур энергично, портит собственную драматическую линию. Эту роль мог бы блестяще выполнить Лев Маркович Каждан, который сравнительно молод, но никак не 35-ти-, если не больше, -летний человек, на самом деле должный страдать аритмией, хроническими заболеваниями печени и т.п. Не позволяющими бегать, что называется «сломя голову», сравнительно легко переживать удар в область почек и тому подобное.
То же касается эпизода в парке на Поклонной горе, где Алексей встречает глухонемых. Нам неоднократно приходилось видется и общаться с подобными людьми. Едва ли возможна столь анекдотичная по-чёрному ситуация, обыгрываемая «с изяществом» провинциальных юмористов, когда глухонемой попутал бы похороны с днём рождения или свадьбой.
Полярно обратный пример, - встреча с «братками». «Раённая этика» в настоящее время отошла на периферию даже «низовой культуры», она не пугает и не смешит, но - настораживает: с чего бы это авторам вскользь поминать мнимо неотъемлемый, и не самый ценный компонент масскульта, обойдя при этом вниманием нечто действительно интересное. И ситуация, когда невнятно лепечущего «петушару» подсаживают в машину, и настырно выпрашивают показать, где этот «Гнездиковский переулок» (в Москве их два, кстати) — противоестественна. Это ситуация первой половины 90-х годов, отсылки к которой нецелесообразны в общей атмосфере фильма, выражающего не столь отдалённое от условно (по линеарному времени) 2008-го год.
И таковых эпизодов очень много по существу, весь фильм состоит из них. Инфернальность, которой добивались авторы фильма, распадается, - повод полагать, что в состоянии Археомодерна даже Ад претерпевает деградацию; дьяволы археомодерна, сродни Петросяну, имеют дело с дегенеративными существами и их душами, и оттого — не ужасают и не смешат. Они производят только безразличие, - не угрюмое и не тягостное, и только у тех, кто ассоциируют инфернальность, зло, у-ничтожение с чем-либо определённо эстетически содержательным.
Самый содержательный фильм об аннигиляции мы обнаруживаем в Британии, как это ни странно, «Nine lives of Thomas Katz» представляет собой историю о стирании всех, а не только нескольких, искушённых и соблазнённых знанием, что как представилось нам, более соответствует сотерическому значению кинематографа.
Фактически, «Пыль» это фильм-назидание о том, что если Ничто «доказать» его способности стать Нечто, оно начнёт выражать амбиции стать Этим. Эта простая идея донесена до зрителя в форме, когда доверие уже окончательно подорвано симпатиями (гипотетически возникшими бы у каждого мыслящего, и не очень, русского человека) к центральному персонажу. Остаётся только ниспровергающий идолов гуманизма монолог профессора Пушкаря, исполненного с ужасающей буквальностью музыкантом и актёром Петром Мамоновым. «Ты — почти ничто, пылинка, а что значат желания пылинки»? - на этот счёт у авторов фильма вполне определённое мнение: Ничто может ого-го. Если захочет. Если у него появится стимул.
Но стимула в фильме не обнаруживается, - в чём суть фундаментальное же отличие «Пыли» от фильмов Такёши Миике, например. Напротив, финальные кадры полнятся нездоровым смехом бабушки Алексея на скетчами Петросяна, - как и весь видеоряд, - нищетой, слабоумием, дегенеративной символикой, и прочим всем, к чему российскому зрителю «не привыкать». Итого получается репрезентация лозунга рессентиментной «Другой России» и иже с ней: «Мы живём в России, а не в Аду!»: малейшие надежды на улучшение ситуации пресекаются с особой жестокостью, что немаловажно, - самим центральным персонажем. Данные ему "ценные указания" психолога и череда болезненных для него переживаний упрочняют его наивную веру в своё предназначение, хотя в действительности он не нужен никому. Видеоряд это подчёркивает настойчиво и монотонно, что монолога профессора Пушкаря не понадобилось бы вовсе, это вердикт, очевидный уже к середине фильма. Ничто возвращается в исходное состояние, надежды на реинкарнацию нет (архонт-спецслужбы, Петросян и дремотная обыденность победили), Россия не воспрла духом и плотью, в общем, - типично, чтобы не сказать сильней, для прославляемого фильма.
И, да, о Петросяне. Не нами, вероятно, впервые замечено, что Евгений Ваганович, некоторыми воспринимаемый не иначе, как «злой дух», Онрё, который, единожды умерший, проникается мстительностью к живым. Это Нопперапон, в японской мифологии - злой дух, похищающий чужие лица и не имеющий собственного. Петросян был первым, кто опознал в атлантистском шоу-бизнесе машинерию Желания современного человека. А что может желать современный человек, существо бессмысленное и беспощадное [к смыслам], как не уничтожения доставляющих ему дискомфорт смыслов? Так как ЕВП изначально был пуст, опустошён с рождения, ему ничего не оставалось, как дублировать в точности до незаметных жестов приглашённых в какое-нибудь Saturday night show юмористов. Позднее, когда у российского телевидения появились деньги на закупку лицензий, ЕВП потеснили «лицензионные продукты» вроде ещё более мразо-генного Comedy-club. И его первенство в юмористической дефекации оказывается под сомнением, вместе с его репутацией «ужасающего», - «Пыль» в этом отношении плоха ещё и тем, что лишь нагнетает страх перед обыкновенным уродом, которого не стоит бояться.
Его просто надо убить. Усилием мысли. В своём сознании.
А самым [условно] страшным эпизодом в «Пыли» для нас было выступление Псоя Короленко с игрушечным синтезатором в секте свидетелей Иеговы.
Как обещалось, несколько слов о расовом дальневосточном японском кинематографе. 殺し屋１, Koroshiya Ichi, анг. наименование Ichi the Killer, представляет собой положительный пример стимуляции. «Насилие (и многое другое) нам жить и строить помогает»», - все персонажи этого фильма обнаруживают своё естество в бесхитростной идее служения: «своим» аберрационным воспоминаниям или феодальному кодексу чести, этике семейственности или наслаждению. Какихиро, исполняемый Таданобу Асано (на родине это уже звезда), - правдоподобен при всей своей эффектности. Между образами актёра и персонажа нет ни малейшего зазора, куда можно было бы клином вогнать претензию: как ни был бы экзотичен ландшафт, интерьер, ситуация и «учинившие» её, - абсолю.тно правдоподобны. Выверенность мимики и жестикуляции, в «Пыли» обозначаемые только глухонемыми (особенно, в финальной сцене, где жестами исполняется «Перемен!» гр. «Кино»), в 殺し屋１не противоестественна, но органически интегрируется в визуальный контекст. Вот что значит нация с врождённым чувством Стиля. Вот на что надо равняться!
Ура!
Сообщения
Комментариев нет:
Отправить комментарий