Давеча прочли прибоянивший уже краткий очерк медиа-психиатра России (aka Мозговеда) и не сумели обойти внимаем коммуникативно-цепную реакцию – коллективный обыватель™ наперебой самому себе нахваливает поделие, преисполненное худших чувств по отношению, собственно, к нему; в своих сценариях и видеорядах фон Триер местами напоминает Луи-Фердинанда Селина, феерически злобствующего по поводу любых шевелений «обуржуазивщегося пролетариата», будучи прямым потомком вечно балансирующих между комфортом (residui роскоши) и нищетой. Мы нисколько не оспариваем компетентности г-на Бильжо, всё-таки его государственная (а не массмедийная) сертификация, феномена и профессионала, многое означает. С другой стороны, многого ли ждать от полу-заказной заметки в говно-бложик при печатном говно-журнале, - не густо, не жиденько, ровно достаточно.
Достаточно для того, чтобы упоминаемый в заметке фильм не смотреть. Не «из принципа», аналогичный которому подразумевает табуирование просмотра продуктов атлантистской киноиндуистрии. В этом наша основная претензия к ЛфТ, в своей предсказуемости достигший тех высот, когда самый косный прогноз становится чем-то интересней исходного материала. Интерпретация не то, что победила «оригинал», вытеснив его на задворки культуры, она, напротив, шифрует [заколдовывает] его с эффектностью чёрномагических манускриптов, вместе с тем, превращая оригинал в несусветную банальность, вроде слова “Хуй” на стене сарая, где дрова лежат. Многократно репродуцируемая цитация делает приблизительно то же, но с меньшим диапазоном дискурсивного потенции и вообще как-то безыскусно.
Итак, г-н Бильжо со второго абзаца очерка щедро раздаёт диагнозы действующим лицам экранизированной драмы. Завистливое хомячьё рефлекторно ликует: ну, надо же, у богатеев те же комплексы, что и у нас, от психических расстройств страдают они так же. Можно подумать, что надобно быть знатоком этнокультурных и экономических особенностей буржуа, чтобы диагностировать проблему. Но главнее не в этом, главное в тривиальности, этимол. - из лат. “trivialis” простой, обыденный; от “trivium” - пересечение трех дорог; тривий — три начальные дисциплины в средневековом университете. “Тривий” фон Триера – легкомысленный Отец, «слегка» деспотичная Мать, Ребёнок – тоже в версии light / soft, фигурирующий в сюжете наподобие мебели. Об углы мебели постоянно стукаются в кровь и сопли родители, зачастую доводя едва заметную царапину до глубинной травмы. Собственноручно.
Происходит всё это в совершенно естественном порядке, - перестимулированные персонажи Триера с неизбывным удовольствием множат собственные, мягко говоря, проблемы. Ницшевский постулат “Ищите страдания” Триер понял буквально, и от многократного повторения неврозо-мазохистской истины поиски банализировались. От инфантильности зла, то есть от идеи «ребёнок – корень всего зла» (коитус и оргазм – смерть в миниатюре, зачатие, пренатальный период и рождение – эксгумация прото-трупа, пришествие очередного живого мертвеца) осталось одно только безразличное лицо пухлого сынка-идиота, скорее всего так и не понявшего, что Мать казнена, из “Танцующей в темноте”; собственно, труп младенца в “Догвилле”; нелепая смерть во время совокупления в “Антихристе”; половозрелые дочки, обе кретинки, каждая по-своему в “Меланхолии”.
Развитие сюжета, вплоть до развязки: персонажи совершают отвлекающие манёвры, причём, делают это с унынием заурядного бухгалтера, лишённого капризом начальства премии, выходных и отпуска. В развязке экстремальная ситуация принудительным образом нормализуется, если и произойдёт нечто экстраординарное, можно сразу делать ставку на интерпретацию, куда континуум нарратива будет загнан финальными титрами. Анормальные перспективы, напр., такие: слепая на девять десятых Сельма [“Dancer in the Dark”] прозревает, путаясь в кишках распотрошенного полицая; Грэйс [“Dogville”] забивается камнями и батогами по инициативе ревнивых жён; от союза психоаналитика с пациенткой [“Antichrist”, где последняя графема превращается не в кеметский анк, а в ♀] рождается не мышонок, не лягушка, а неведома зверюшка, ибо «Мiром правит Хаос». А в “Melancholia” псевдо-Нибиру пролетает мимо, например; соснули все, кто до того счастливого момента с упоённой предсказуемостью прекращал себя, предавшись разврату и пьянству перед суицидом, или, обратно тому, исправно ползал во прахе, молилсяпостился слушал радио “Радонеж”, словом, вёл себя подобающе низшей из тварей в стрессовой ситуации, что бы там ни говорили о венце творения etc.
Можно долго рассуждать о том, почему и как повешенная Бьорк стала «фу, нравоучительным трюизмом», а забитая насмерть курносая «отличница» Николь Кидман – вовсе нет. Бросается в глаза и цепляется за сетчатку одно: Триер неуклюже теребит струнки атавистических, атрофировавшихся частично душ, нуждающихся в стимуле [орудии труда погонщика скота, stimulus], который ровным счётом ничего не изменит. Фильмы ЛфТ смотрят для того, чтобы единственный раз возмутится, мямлить что-то вроде «Хорошо, хорошо… что не у меня», вслед за медиа-психиатром, неважно, кем он будет, Бильжо или Жижеком, констатировать – да-а, кино делают врачеватели душ человечьих. Правда, как мы выше и заявили, обаяние депрессии, маниакального психоза и прочей порчи имущества архонтов заключается для обывателей во врачебной тайне.
Иными словами, обыватель должен знать, что на него найдётся свой Бильжо, по крайней мере, Жижек, чтобы своевременно, мастерски залатать кратер, оставленный симулякром – гибельной Звездой, планетой, астеройдом, в его хрупком аки хрусталь бессознательном. Это подразумевает, что даже самые сложные и потому опасные расстройства становится возможным симулировать; это же означает, что в большинстве якобы клинических случаев профессионал, будь он дипломированным психиатром или маститым режиссёром, каннскими премиями обласканным, будет беззастенчиво и отчаянно льстить потребителю. «Да, вы тоже участники всего этого», как бы говорит нам Триер, вы будете превращаться в свиней под гнётом Великой Матери Немезиды (Нибиру, Меланхолии, не надобное зачеркнуть и забыть).
В данном аспекте изрядным подспорьем микроскопического творца служит пейоратив и / или катахреза мифа, сродни экстраполяции так называемого Иоанна Богослова в Джастин [Жюстину, упитанная аллюзия к маркизу Донасьену Альфонсу Франсуа д’Саду в “Меланхолии”]. Триеру не впервой этим заниматься, от традиционной двойственности, плавно или скачками транформирующуюся в множественность Большого Сотера он уверенно двинулся к сравнительно молодой неогностической «гипотезе» creatio ex sinistri, мiр и, стало быть, миф, - от Лукавого. И Триер не устаёт настаивать, что это – ещё не банальность и чудо возможно, вопреки сложившейся ситуации, - когда от человека осталась одна рефлекторная, инертная и пассивная оболочка, что miraculum его не добьёт, разве что заставит брезгливо поморщиться, "Опять, мол, ты"...
И ещё при условии, что на зов гонорара не прибежит психоаналитик, чей бог не совершает чудес, и даст исчерпывающие основания, почему охромевшему Уиллему Дэфо явилось полчище безликих жертв инквизиторов.
Из этой же серии, - мантика. Персонаж в исполнении «престарелой нимфетки» Кристен Данст доказывает наличие у себя пророческого Дара своей сестре Клэр, соответственно, Шарлотте Гинсбур, отнюдь не посредством «женской интуиции», - жесткого расчёта, в квази-ретроспективе влиятельности чисел в Каббале. Если не понятно, в чём расчёт, поясняем: псевдо-пациенту, которому оказывает квази-помощь не сертифицированный эксперт, - какой-нибудь заботливый сверх меры родственник, раздражающий неуклюжестью своей терапии, приходится диссимулировать болезнь [расстройство]. Зачем? Чтобы побыстрее отвязался и проявлениям депрессии [оказывающейся всегда сильнее воли пациента] не мешал. Для этого пациент совершает вполне рациональные поступки и производят впечатление выдающимся на фоне хомячьей паники благоразумием. Во второй части фильма, когда пиздец становится интимно близким каждому действующему лицу, Жюстина стереотипически-расчётливо не поддаётся общей тенденции освинения. Нам словно предлагают оценить [рационально] преимущества психических расстройств, - они позволяют сэкономить психофизические энергии перед финальным рывком эвакуации, когда вышеупомянутый пиздец станет "нетерпеливо колотить в дверь ногами".
Как ни странно, или, вернее, слишком, обескураживающе предсказуемо, ключевая для Откровения гематрия остаётся на протяжении фильма заурядным «фокусом», из разряда чёрных чудес for dummies. Гораздо большей значимостью возобладала трогательная сестринская забота о Клэр, симметричная с заботой старшей сестры по отношению к депрессующей младшей, в известном смысле, психоаналитическая. В качестве «учебного пособия» близким и сожительствующим с иррегулярно впадающими в депрессию (+/- депрессивно-маниакальный психоз) это вряд ли сгодится, в том числе потому, что большая часть так называемых благодарных зрителей даже при самых подробных инструкциях не смогут воспользоваться спасительным алгоритмом. Да что там, сотериология, человек разучился мало-мальски пристойно умирать, - ему же с детства твердят, «успей пожить», «бери от жизни всё», а в результате п[р]оявляется типичное триеровское остервенелое свинство. Логос победил Мифос, дабы сгнить в залежнях силоса, оставленного Мифом. Поздно апеллировать к дихотомии ноктюрн vs диурн, - за смрадным испарениями и всплохами не различить характера сумерек – утренних ли, вечерних ли… Говорят нам тут, дескать, весь ужас Конца Света содержится в его обыденности, как будто ничего и не произойдёт. В таком случае совсем не удивительно, что шумно истеря кончающие (Фανός, Λогос, себя...) креатуры Триера регрессируют без начал и концов, но других персонажей у ЛфТ для нас нету, то есть вообще.
Итог всему вышесказанному, полагаем, понятен: благодаря деятелям масштабов и принципов ЛфТ клиника становится обыденностью и наоборот, - это «срамная» надпись на заборе, и напрасно некоторые полагают, что она означена с лучшими чувствами (матерщина отпугивает нечисть). Обсценная лексика в настоящее время деградировала до рекурсии, знаков-указаний, выявляющих мнимо-энигматические стремления и склонности человека. Узнавать их не возникает никакого желания – там всё равно будет написано “хуй”, даже если за забором – кладка поленьев. Вот и Триер с апломбом произносит во всеуслышание “Хуй”, а хомячьё задорно хихикает и просит ещё.
Достаточно для того, чтобы упоминаемый в заметке фильм не смотреть. Не «из принципа», аналогичный которому подразумевает табуирование просмотра продуктов атлантистской киноиндуистрии. В этом наша основная претензия к ЛфТ, в своей предсказуемости достигший тех высот, когда самый косный прогноз становится чем-то интересней исходного материала. Интерпретация не то, что победила «оригинал», вытеснив его на задворки культуры, она, напротив, шифрует [заколдовывает] его с эффектностью чёрномагических манускриптов, вместе с тем, превращая оригинал в несусветную банальность, вроде слова “Хуй” на стене сарая, где дрова лежат. Многократно репродуцируемая цитация делает приблизительно то же, но с меньшим диапазоном дискурсивного потенции и вообще как-то безыскусно.
Итак, г-н Бильжо со второго абзаца очерка щедро раздаёт диагнозы действующим лицам экранизированной драмы. Завистливое хомячьё рефлекторно ликует: ну, надо же, у богатеев те же комплексы, что и у нас, от психических расстройств страдают они так же. Можно подумать, что надобно быть знатоком этнокультурных и экономических особенностей буржуа, чтобы диагностировать проблему. Но главнее не в этом, главное в тривиальности, этимол. - из лат. “trivialis” простой, обыденный; от “trivium” - пересечение трех дорог; тривий — три начальные дисциплины в средневековом университете. “Тривий” фон Триера – легкомысленный Отец, «слегка» деспотичная Мать, Ребёнок – тоже в версии light / soft, фигурирующий в сюжете наподобие мебели. Об углы мебели постоянно стукаются в кровь и сопли родители, зачастую доводя едва заметную царапину до глубинной травмы. Собственноручно.
Происходит всё это в совершенно естественном порядке, - перестимулированные персонажи Триера с неизбывным удовольствием множат собственные, мягко говоря, проблемы. Ницшевский постулат “Ищите страдания” Триер понял буквально, и от многократного повторения неврозо-мазохистской истины поиски банализировались. От инфантильности зла, то есть от идеи «ребёнок – корень всего зла» (коитус и оргазм – смерть в миниатюре, зачатие, пренатальный период и рождение – эксгумация прото-трупа, пришествие очередного живого мертвеца) осталось одно только безразличное лицо пухлого сынка-идиота, скорее всего так и не понявшего, что Мать казнена, из “Танцующей в темноте”; собственно, труп младенца в “Догвилле”; нелепая смерть во время совокупления в “Антихристе”; половозрелые дочки, обе кретинки, каждая по-своему в “Меланхолии”.
Развитие сюжета, вплоть до развязки: персонажи совершают отвлекающие манёвры, причём, делают это с унынием заурядного бухгалтера, лишённого капризом начальства премии, выходных и отпуска. В развязке экстремальная ситуация принудительным образом нормализуется, если и произойдёт нечто экстраординарное, можно сразу делать ставку на интерпретацию, куда континуум нарратива будет загнан финальными титрами. Анормальные перспективы, напр., такие: слепая на девять десятых Сельма [“Dancer in the Dark”] прозревает, путаясь в кишках распотрошенного полицая; Грэйс [“Dogville”] забивается камнями и батогами по инициативе ревнивых жён; от союза психоаналитика с пациенткой [“Antichrist”, где последняя графема превращается не в кеметский анк, а в ♀] рождается не мышонок, не лягушка, а неведома зверюшка, ибо «Мiром правит Хаос». А в “Melancholia” псевдо-Нибиру пролетает мимо, например; соснули все, кто до того счастливого момента с упоённой предсказуемостью прекращал себя, предавшись разврату и пьянству перед суицидом, или, обратно тому, исправно ползал во прахе, молился
Можно долго рассуждать о том, почему и как повешенная Бьорк стала «фу, нравоучительным трюизмом», а забитая насмерть курносая «отличница» Николь Кидман – вовсе нет. Бросается в глаза и цепляется за сетчатку одно: Триер неуклюже теребит струнки атавистических, атрофировавшихся частично душ, нуждающихся в стимуле [орудии труда погонщика скота, stimulus], который ровным счётом ничего не изменит. Фильмы ЛфТ смотрят для того, чтобы единственный раз возмутится, мямлить что-то вроде «Хорошо, хорошо… что не у меня», вслед за медиа-психиатром, неважно, кем он будет, Бильжо или Жижеком, констатировать – да-а, кино делают врачеватели душ человечьих. Правда, как мы выше и заявили, обаяние депрессии, маниакального психоза и прочей порчи имущества архонтов заключается для обывателей во врачебной тайне.
Иными словами, обыватель должен знать, что на него найдётся свой Бильжо, по крайней мере, Жижек, чтобы своевременно, мастерски залатать кратер, оставленный симулякром – гибельной Звездой, планетой, астеройдом, в его хрупком аки хрусталь бессознательном. Это подразумевает, что даже самые сложные и потому опасные расстройства становится возможным симулировать; это же означает, что в большинстве якобы клинических случаев профессионал, будь он дипломированным психиатром или маститым режиссёром, каннскими премиями обласканным, будет беззастенчиво и отчаянно льстить потребителю. «Да, вы тоже участники всего этого», как бы говорит нам Триер, вы будете превращаться в свиней под гнётом Великой Матери Немезиды (Нибиру, Меланхолии, не надобное зачеркнуть и забыть).
В данном аспекте изрядным подспорьем микроскопического творца служит пейоратив и / или катахреза мифа, сродни экстраполяции так называемого Иоанна Богослова в Джастин [Жюстину, упитанная аллюзия к маркизу Донасьену Альфонсу Франсуа д’Саду в “Меланхолии”]. Триеру не впервой этим заниматься, от традиционной двойственности, плавно или скачками транформирующуюся в множественность Большого Сотера он уверенно двинулся к сравнительно молодой неогностической «гипотезе» creatio ex sinistri, мiр и, стало быть, миф, - от Лукавого. И Триер не устаёт настаивать, что это – ещё не банальность и чудо возможно, вопреки сложившейся ситуации, - когда от человека осталась одна рефлекторная, инертная и пассивная оболочка, что miraculum его не добьёт, разве что заставит брезгливо поморщиться, "Опять, мол, ты"...
И ещё при условии, что на зов гонорара не прибежит психоаналитик, чей бог не совершает чудес, и даст исчерпывающие основания, почему охромевшему Уиллему Дэфо явилось полчище безликих жертв инквизиторов.
Из этой же серии, - мантика. Персонаж в исполнении «престарелой нимфетки» Кристен Данст доказывает наличие у себя пророческого Дара своей сестре Клэр, соответственно, Шарлотте Гинсбур, отнюдь не посредством «женской интуиции», - жесткого расчёта, в квази-ретроспективе влиятельности чисел в Каббале. Если не понятно, в чём расчёт, поясняем: псевдо-пациенту, которому оказывает квази-помощь не сертифицированный эксперт, - какой-нибудь заботливый сверх меры родственник, раздражающий неуклюжестью своей терапии, приходится диссимулировать болезнь [расстройство]. Зачем? Чтобы побыстрее отвязался и проявлениям депрессии [оказывающейся всегда сильнее воли пациента] не мешал. Для этого пациент совершает вполне рациональные поступки и производят впечатление выдающимся на фоне хомячьей паники благоразумием. Во второй части фильма, когда пиздец становится интимно близким каждому действующему лицу, Жюстина стереотипически-расчётливо не поддаётся общей тенденции освинения. Нам словно предлагают оценить [рационально] преимущества психических расстройств, - они позволяют сэкономить психофизические энергии перед финальным рывком эвакуации, когда вышеупомянутый пиздец станет "нетерпеливо колотить в дверь ногами".
Как ни странно, или, вернее, слишком, обескураживающе предсказуемо, ключевая для Откровения гематрия остаётся на протяжении фильма заурядным «фокусом», из разряда чёрных чудес for dummies. Гораздо большей значимостью возобладала трогательная сестринская забота о Клэр, симметричная с заботой старшей сестры по отношению к депрессующей младшей, в известном смысле, психоаналитическая. В качестве «учебного пособия» близким и сожительствующим с иррегулярно впадающими в депрессию (+/- депрессивно-маниакальный психоз) это вряд ли сгодится, в том числе потому, что большая часть так называемых благодарных зрителей даже при самых подробных инструкциях не смогут воспользоваться спасительным алгоритмом. Да что там, сотериология, человек разучился мало-мальски пристойно умирать, - ему же с детства твердят, «успей пожить», «бери от жизни всё», а в результате п[р]оявляется типичное триеровское остервенелое свинство. Логос победил Мифос, дабы сгнить в залежнях силоса, оставленного Мифом. Поздно апеллировать к дихотомии ноктюрн vs диурн, - за смрадным испарениями и всплохами не различить характера сумерек – утренних ли, вечерних ли… Говорят нам тут, дескать, весь ужас Конца Света содержится в его обыденности, как будто ничего и не произойдёт. В таком случае совсем не удивительно, что шумно истеря кончающие (Фανός, Λогос, себя...) креатуры Триера регрессируют без начал и концов, но других персонажей у ЛфТ для нас нету, то есть вообще.
Итог всему вышесказанному, полагаем, понятен: благодаря деятелям масштабов и принципов ЛфТ клиника становится обыденностью и наоборот, - это «срамная» надпись на заборе, и напрасно некоторые полагают, что она означена с лучшими чувствами (матерщина отпугивает нечисть). Обсценная лексика в настоящее время деградировала до рекурсии, знаков-указаний, выявляющих мнимо-энигматические стремления и склонности человека. Узнавать их не возникает никакого желания – там всё равно будет написано “хуй”, даже если за забором – кладка поленьев. Вот и Триер с апломбом произносит во всеуслышание “Хуй”, а хомячьё задорно хихикает и просит ещё.
Комментариев нет:
Отправить комментарий