Необратимая связь. Нойзерианский Год.- 2007-й

 Время созданное иным, подразумевает соблазн. Соблазн обещания и исполнения чаемого. Прогноз сбывается по мере того, как обещание нарушает собственные заданные параметры фонем и графем; если у некоторых заплетается в розовую косичку язык, произносящий пожелания на Год грядщий, у другого заплетутся пальцы, впрочем, печатать можно и воткнутым в щель между стиснутыми пальцами карандашом, пишут же приблизительно тем же методом, что к слову – влияет на почерк облагораживающим образом – что бы удержать карандаш, требуется немалого сосредоточения сил,, воли, мысли. В печати вообще доминирует число – текст набирается, аналогично "набору номера" на телефоне с кнопками; я не припомню, когда последний раз вращался этот жужжащий диск с отверстиями, всегда меньшими, чем ширина указательного пальца, и потому – предпочтительней "набирать" изящно-небрежным жестом, отогнутым мизинцем.

Продолжение примера про "нехорошо".

  Многих могли ввести в заблуждение строки Бодлера: 
К Тебе, к Тебе одной взываю я из бездны,
В которую душа низринута моя...
Вокруг меня - тоски свинцовые края,
Безжизненна земля и небеса беззвездны.

Шесть месяцев в году здесь стынет солнца свет,
А шесть - кромешный мрак и ночи окаянство..
Как нож, обнажены полярные пространства:
- Хотя бы тень куста! Хотя бы волчий след!

Нет ничего страшней жестокости светила,
Что излучает лед. А эта ночь - могила,
Где Хаос погребен! Забыться бы теперь

Тупым, тяжелым сном - как спит в берлоге зверь...
Забыться и забыть и сбросить это бремя,
Покуда свой клубок разматывает время...
Бодлер обладал несомненным и верным чутьём в различии блага и зла: если его коллеги по «Новому Парнасу» проводили едва заметную черту между двумя полюсами сущностей (как понималось ими природа Зла и Добра), то Бодлер возвёл практически непреодолимую стену, скорее всего – окружил себя Цитаделью, куда божественной инспирации, summum bonum, добродетели и доброте не проникнуть, что методом дерзкой атаки («Искупление» XLIV – Fleurs du Mal), что после длительной осады («Полночные терзанья» LXXXIV - Fleurs du Mal) 
«И, чтоб забыть весь этот бред,
Ты, жрец надменный, ты, чья лира
В могильных, темных ликах мира
Нашла Поэзии предмет,
Пьянящий, полный обаянья, -
Чем ты спасался? Пил да ел? -
Гаси же свет, покуда цел,
И прячься в ночь от воздаянья!».
Но в самом Шарле зла не было. Его биография, как весомо доказывает Жорж Батай, исключила любую возможность «взрастить» и «воспитать» в себе Зло, как автономный, не слитый и не подчинённый посторонним категориям объект. «….Отрицание добра у Бодлера в своей основе является отрицанием примата «завтрашнего дня»; в то же время поддерживаемое им утверждение Добра происходит от зрелого чувства (зачастую приводящего поэта к размышлениям об эротизме)».

Отрицание религии, указывает опять-таки Батай, имеет аналогичное происхождение: поэзия Бодлера суть поиски некой безнадёжной неудовлетворённости совместить неограниченное бытие и предельное существование, Идеал и Материю, Объект и Субъект. Казалось бы, допустима и вульгарная трактовка затруднений Бодлера с идентификацией и взаимоотношений с внешней (да и внутренней) средой: в каждой неудавшейся попытке обрести чаемый синтез двух составляющих бинарной оппозиции содержится мазохистское наслаждение, болезненный, ущербный Эрос фрустрации, тем и приятный чувственному поэту, что безотказный метод получения подобных наслаждений. «Если считать верным то, что «невозможное», являясь в тоже самое время «избранным» и, соответственно, принятым, не смотря ни на что, дурно пахнет, если последняя неудовлетворённость (которая всё же удовлетворяет рассудок) сама в конечном итоге оказывается обманом, в таком случае существует некая позорная нищета, признающая себя таковой». Бодлеровское зло – а генеалогия его простирается до нашего времени, слишком убого, слишком бездеятельно, немощно, по сравнению с исчадиями Фёдора Михайловича; во французской литературе вряд ли сыщется аналогов титанических чудищ сродни Свидригайлову, Верховенскому, и даже «мерзость ничтожная» Смердяков способен по прихоти интерпретатора оборачиваться промежуточной ипостасью Великого Инквизитора, соразмерной личности которому не знает европейская литература.

Ещё один пример гуманитарного вредительства.

 Данте разместил Ад аккурат под Европейской цивилизацией. В том смысле, что «оставившие всякую надежду» все до единого принадлежат к истории или мифологии (человек эпохи Данте производил историю от мифа, а не наоборот, как человек ХХ века. Впрочем, во второй половине ХХ века мы наловчились обращать историческое и мифическое течение времени и перемещения в пространстве мифологем/исторических феноменов вспять).

Милорад Павич, как истинный сердобольный славянин: «В христианском Аду нет христиан, как и в мусульманском – мусульман». И ещё одно: "Хазары верили, что первый и последний человек, Адам, старший брат Христа и младший брат Сатаны, был сотворен из семи частей. Сотворил его Сатана: мясо из глины, кости из камня, глаза, скорые на зло, из воды, кровь из росы, дыхание из ветра, мысли из облаков, а ум из быстроты ангелов. Но создание это не могло сделать ни одного движения, пока в него не вдохнул душу его настоящий и второй отец, Бог».  

Европейской цивилизации в экстренные сроки удалось "доказать", что дух - бесполезный и даже вредный рудимент, не пояснив при этом, что сам человек тал совершенно беспомощен перед этой силой,  "мобилизирующей" сознание. In hunk modum, из своей культуры, из всего разнообразия, сложных соцветий культур европеец изъял всё сравнительно опасное, оперирующее энергиями и сущностями; так теургия становится прото-семиотикой, а магия - занятием для "досуга". И Европеец сам облёкся мифологическими скорлупками и шелухой, что, в сущности, совершенно естественно. С чего бы это так? Не многие догадывались, что Европа пережила именно органическую инволюцию, инволюцию естественного порядка, то и дело примешиваемую из-за терминологических и диалектических проволочек к развитию или регрессу цивилизаций. Но пресловутые «мы, интеллигенция» не верят. Не желают верить. Не могут, им внушает отвращение одно лишь упоминание «естественного», что для них созвучно - варварскому, дикарскому, животному.

«Я предпочёл бы воссоединить Восток и Запад на основе взаимопомощи в политике и экономике!» - убеждал политический прагматик прошлого. Политический прагматик настоящего утверждает в ультимативной форме: «Я сделаю Европу – духовным Востоком!»; чуть менее экспрессивно заявляется - «Я отказываюсь признать за Родину вот это ничтожнейшее из Государств (за государственный Идеал подразумевая, разумеется, что-нибудь вроде хомейнистского Ирана)!». «Я презираю Европу за то, что… (следует пространный список несусветных компрометирующих сведений)…!»;

Religio навыворот

 Православная ортодоксия и исламский фундаментализм постепенно обретают общий язык: это не особо тревожащее, более того – кому-нибудь внушающее оптимизм (как же, как же, единение двух цивилизаций на едином материке. Апофеоз теллурократии!) пророчество исполняется уже здесь. В циркуляции запоминающихся и припоминаемых новостей. В ходе обмена записями, перебрасывании комментариями в блогосферах.

Перекличка одухотворённых, со-творящих и потворствующих генерации духа. Творят и потворствуют, разумеется non ex nihilo; Восток суть историческая и метаисторическая Patria всех религий.

О том, что есть плохой пример. Mors est lex, non poena perire

По материалам spezzatura2005:  
Raymundus Lullius /1223-1315/- испанский аристократ, физик,алхимик,философ...
...В тридцать лет Раймонд Луллий страстно влюбился в замужнюю генуэзскую даму Амброзию де Кастелло. Амброзия была женщиной уравновешенной и сдержанной. Назойливость и экстравагантное ухаживание красивого молодого человека приводили её в крайнее смущение. Однажды юный Раймонд даже въехал верхом на лошади в собор прямо во время службы лишь для того, чтобы положить к её ногам свой восторженный мадригал...
Разъяренные прихожане вытолкали его из храма. После этого Амброзия согласилась наконец встретиться и поговорить с ним. Она пригласила его к себе в сад. Раймонд, убежденный в своей победе, явился на свидание с видом счастливого завоевателя."Не угодно ли Вам взглянуть на грудь, которую Вы столь страстно воспеваете в своих стихах?"- холодно спросила его матрона.

Из старых черновиков. Ликбез. Suppelment et / und Daurewellen.

 Исключительно для продолжения. Подборка цитат
Аннотации и пояснения, минуя прямой ответ.
Но и ответ содержится в самом пояснении, которое для того и существует, чтобы ответ не казался nulla ratione, т.е. "безосновательным". В чём различие письменной ошибки от "технической" опечатки, и как избежать и того, и другого?

Кватрография.

Эпиграф первый:
  Среди неизданных фрагментов Ницше обнаружены эти слова, стоящие в полном одиночестве, в кавычках.
Может быть, цитата.
Может быть, где-то вычитанная.
Может быть, где-то услышанная.
Может быть, наметка какой-то фразы, которую предполагалось вставить в том или ином месте.
У нас нет никакого безошибочного средства, чтобы определить, где это было подхвачено или куда это могло быть привито 

Жак Деррида. "Шпоры. Стили Ницше". Flammarion (Paris, 1978). Предисловие и перевод с французского кандидата философских наук А. В. Гараджи.

Volume I. Орфография и ортодоксия.

Пора уже привыкнуть к тому, что "безошибочных" текстов не существует как "вида", если, конечно, это текст, а не что-либо иное. Не станем, по крайней мере, в этой записи, исследовать во всех многочисленных подробностях различия между текстом и письмом, уже потому, что только поверхностный читатель не различает эти категории практики и произведения искусства, техники и механизму. Различий множество, приблизительно столь же много, как и разновидностей пишущих. Патологически методично исправляющий свои сочинения Густав Флобер в конечном итоге обнаруживает, что нисколько не приблизился к своей цели, просто потому, что широкий ассортимент, чтобы не сказать – избыточность литературного языка и риторики подразумевает бесчисленное гипотетически число вариаций и компоновок, которые будут (при очевидном синтаксическом, семантическом, стилистическом контрасте) считаться "совершенными". Пусть даже если они тривиальны (простительно), напряжены / надуманы (некоторые отдают такой конфигурации письма предпочтение), "витиеваты" / излишне сложны (целесообразно с требованиями аудитории).

О блогах. Почти sub specie aeternitas

  Всё-таки, следует признаться: Луркмерзавцы очаровательны и ошеломляюще прекрасны в своём искреннем-искромётном рессентиментализме. Обаятельнее разве что некоторые каналы IRC, с при[е]сущей им вздорной  агрессией. Собственно, для чего мы делаем это заявление, не особо расчитывая на интенсивную интеракцию, - именно здесь, в пресловутом blogger.com под эгидой атлантистского гугля (хотя и "на русском")? Мы просто хотим подчеркнуть отнюдь не лишний раз, потому что индивида дисциплинарных обществ следует регулярно пороть, информационной розгой вколачивая ему прописные истины, что все его экспериссивно выражаемые горести и радения, все его росказни о невзогодах и постигших внезапно (тысячи их!) фраустарациях суть происходят из одного единственного дефекта их природы (natura) -Неизбывной нищеты их психической, - душевной, интеллектуальной, - умственной, и пневматической, духовной, жизни. И всё. Порой нас охватывает инертное раздражение , когда мы на протяжении немалого времени прочитываем трансгрессирующе повторение одной и той же идеи - коммуникация в сети не компенсирует общения в реальности, информационное поле не плодоносит, информационная насыщенность прекращается, уступая место голоду. Да-да, мы знаем, нам известно, что не отменяет нашего отвращения к вам, тщедушным в прямом значении этого слова.  Мы давно уже не ищем в этой, и какой-либо ещё, коммуникационной структуре что-либо важное, ценное и интересное (по крайней мере) для нас. Мы уже всё нашли, так же как и некто нашёл нас, посчитал нужным заметить наше существование и нашу деятельность.

Нам безразлично. кем, где и когда опубликовано, для нас всегда были существенны лишь два вопроса: "quod?" и "quid?". Что и как - и всё, что нам не понравилось, и то, что нами могло быть исправлено, мы исправляем сами, не сетуя на то, что само бытие  разыгрывает партию против нас. 

И вот выдержки из статей Луркмерзавцев:

ЖЖ выгодно отличается от таких блог-сервисов, как ли.ру (лирушечка)  и дайри.ру. Это обуславливается тем, что только в ЖЖ, несмотря на тщетные попытки упомянутых блеклых имитаторов сие повторить, встречаются такие искрящиеся креативностью и интеллектом явления, как срач обыкновенный, срач политиканский, срач неонацистский, тrавля, троллизм, ЧСВ, особенно выраженное у таких уважаемых граждан, как тысячники, тостерство, шоладемизация и другие проявления интеллектуальной элитности, которыми ЖЖ-фаги заслуженно гордятся.

Некоторые глупые гламурные кисы имеют наглость утверждать, что ЖЖ-де помойка. Посочувствуем им. Несчастное [завистливое] быдло [и унылое говно] просто не может понять, как это прекрасно — кидаться друг в друга [замещено - осколочными гранатами, начинеными фекалиями]. А то, что они в силу миролюбивого характера и хорошего воспитания кидаться говном не хотят — это их проблемы. Вот пусть и убираются на лирушечку или диарею.

блоггер.ком [пример блога] — тоже братская могила, но не такая унылая, как жежешечка (?!) [прим. авторов: Забавно, что на Западе жежешечка имеет репутацию диареи или лирушечки — эдакие уютненькие бложики для толстых девочек-подростков. Роль жежешечки у [замещено - них] там играет блоггер.ком. В рунете блоггер.ком практически игнорируется, к сожалению].

Справедливости ради следует указать, что "беглая" и подробная верификация blogger.com  производит впечатления не менее удручающее, чем какая-нибудь ли.рушечка или корпоративный / медиа - блог на любом из перечисленных и не удостоенных вниманием блогосферы: здесь есть "обыкновенные школьники", экзальтированное гламурло, спортивные арбитры, рессентиментальная огнеопасная (легко-воспламеняющаяся, зажигательная) сволочь, зафапанные Rosen Maiden отаку суигинтофаги, уютненькие днемнички корпоративных членистоногих, гастрономические прейскуранты с аннотациями и много чего ещё.  

Европа ликует. Ей выписан некролог.

Публикация по ссылке:

Когда в тюремной камере умирает Слободан Милошевич, а Гаагский трибунал прекращает судебный процесс над бывшим президентом Союзной Республики Югославия, Евросоюз удовлетворённо констатировал, что «истинная демократия одержала победу». С тех пор мы регулярно узнаём о подобных «победах». Их значение заставить народы юго-восточной Европы забыть о своём прошлом, возненавидеть собственное прошлое, как если бы оно было постыдным. Сербия осмелилась не ужаснуться собственной истории, - и потерпела поражение. А Евросоюз повторяет риторику действительных «победителей» обыкновенно демагогическими фразами, оправдывающими интервенцию Балкан. «Победителей не судят».

Оригинал статьи:

11 марта 2006 года в тюремной камере умирает Слободан Милошевич. Гаагский трибунал прекращает судебный процесс над бывшим президентом Союзной Республики Югославия, - Евросоюз удовлетворённо констатирует, что «истинная демократия одержала победу». С тех пор мы регулярно узнаём о подобных «победах», значение которых — заставить народы юго-восточной Европы забыть о своём прошлом, возненавидеть собственное прошлое, как если бы оно было постыдным. Евросоюз при этом настойчиво повторяет риторику действительных «победителей», обыкновенно демагогическими фразами оправдывающих интервенцию Балкан. 
Если прислушаться к риторике новых владельцев Европы и злорадным восклицаниям их клевретов, можно распознать в них интонации политики Германии 1938-го года. Аншлюс Австрии, Чехии, Польши, представлялся в пропаганде государства с девизом «Ein Volk, Ein Reich, Ein Fuhrer» как нечто необходимое народам оккупируемых государств. Всюду, где оккупант не может чувствовать себя в безопасности, он старается доказать правомерность и справедливость. 

Что такое Барбело-гнозис. Для Рэндома.

Барбело-гносис
(Irenaeus, Adv. Haer. I 29, 1–4; cf. Theodoret., Haer. Fab. Cur. 13)

(1)… Некоторые постулируют (в начале) не стареющий и девственный Эон, именуемый Барбело (Barbelon), а внутри этого духа – Отец, которого невозможно назвать (или у которого нет имени) и который пожелал явить себя Барбело. Однако эта Мысль (Ennoia), только появившись, сразу же спросила о Промысле (Prognosis). Когда появился Промысел, они спросили о Нерушимости, и она появилась, а за ней таким же образом возникла Вечная жизнь. Барбело радовалась, глядя на их Величие, и эта ее Концепция породила Свет, подобный ей. Так возникло просвещение (озарение), и таково начало всего остального.

Когда Отец увидел этот свет, он помазал его своей благостью. Именно так возник Помазанник (Христос). Он пожелал себе помощника, и ему был дан Ум (Нус). Кроме того, Отец произвел Логос. После этого был заключен союз Мысли и Логоса, Нерушимости и Христа, Вечной жизни и Воли (Thelema), Ума и Промысла. И все они радовались и славили Свет и Барбело.

(2) После этого, по их словам, Мысль и Логос произвели Самородного (Autogenes), который почитался как представление великого света, и все подчинялось ему. Вместе с ним возникла Истина, и они составили между собой союз. От Христа, который является светом, и Нерушимости возникли четыре светоносных (начала) – Благодать (Charis), Желание (Thelesis), Понимание (Synesis) и Разумение (Phronesis), чтобы расположиться около Самородного. Благодать была соединена с первым великим светом, которого они считают Спасителем и называют Armoges. Желание соединилось со вторым светом, которого называют Raguhel, Понимание – с третьим, именуемым David, Разумение – с четвертым, Eleleth.[1]

(3) Когда все это было сделано, Самородный (Autogenes) произвел совершенного, истинного человека, которого они называют Адамант (Adamas), поскольку он «не доминирующий» (он сам и те, кто произойдут от него). Armozel отделил его от первого света. Самородный произвел также совершенное знание (Гносис) и соединил эту (сущность) с Человеком, и так он познал того, кто превыше всего. Девственный Эон подарил ему Непобедимую силу. И все они радовались и славили великий Эон. Так появились, по их словам, Мать, Отец и Сын. От Человека и Знания возникло Древо, которое также называется знанием.

(4) От первого из ангелов, которые стоят около самородного (Monogenus), произошел Святой Дух, который они называют Софией и Prunicos. Когда она увидела, что все остальные, кроме нее, имеют пару, она начала искать, с кем бы соединиться. Однако, не найдя никого подходящего (в плероме), она расширилась и взглянула в низший мир, надеясь найти кого-нибудь там. Тогда она отпрянула назад (exsiliit), не только потому, что никого там не обнаружила, но и потому, что испугалась, поскольку сделала это без разрешения Отца. Тогда в простоте и из благих побуждений она произвела существо, которое отличалось неведением и неразумием (предрассудком – Ignoratio et Audacia). Это ее порождение стало Проархонтом и демиургом этого мира. Он украл у своей матери силы и отправился в нижний мир и создал небесную твердь, в которой и обитает. А поскольку он есть Неведение, то он породил также подлежащие ему силы – ангелов, твердь и все земное. Затем он соединился со своим неразумием, и так возникли Злоба, Зависть, Ревность, Месть и Страсть. Увидав все это, мать София в печали удалилась и поселилась в высшем мире, если отсчитывать снизу, в Огдоаде, на восьмом небе. После этого он решил, что он здесь один и произнес: «Я – бог ревнивый (Исход 20: 5), и нет никого, кроме меня (Ис. 45: 5; 46: 9)».

[Ε. Β. Афонасин, Античный гностицизм. Фрагменты и свидетельства. ("В начале было...": Античный гностицизм в свидетельствах христианских апологетов) - СПб.: "Издательство Олега Абышко", 2002. - 368 с. - (Серия "Библиотека христианской мысли". Источники).] 

Dont Ie peuple fust plus joyeulx que si un nouveau corps sainct estoit ressuscite

Как справедливо замечал Бердяев, ни одна эпоха не была столь проникнута Идеологией, включая тоталитарные государственные режимы ХХ века: ни один гражданин средневекового полиса, ни один крестьян не был способен уклониться, каким-либо образом избежать перманентного внушения, для впечатлительного, потому что несколько грубоватого и неискушённого мышления человека того времени, более интенсивного, чем для современного – "оболванивание" посредством продукции массмедиа. Хейзинга уже на первых страницах Осени Средневековья восклицает [эти слова прочитываются как восклицание, зхотя и не завершены восклицательным знаком]: "Не столь часто, как процессии и казни, появлялись то тут, то там странствующие проповедники, возбуждавшие народ своим красноречием. Мы, приученные иметь дело с газетами, едва ли можем представить ошеломляющее воздействие звучащего слова на неискушенные и невежественные умы того времени".

Как не преувеличивали бы хронисты влиятельность бродячих, в прямом смысле, проповедников, практикующих "сожжение сует" (предметов роскоши), публичной исповеди и покаяния, сродни тем, что описывает во всех подробностях Хейзинга, один аспект отрицанию не подлежит: средневековый индивид не был одинок в своих горестях и радостях, одно лишь малейшее уклонение от участия в публичной манифестации своего обожания Христа могло повлечь за собой серьёзные последствия как и для знати, так и для плебса: от жестокой епитимьи до обвинения в ереси и костра. Мысль о априорной порочности, греховности рода человеческого разделяли все сословия и все социальные категории меньшего масштаба. Ремесленник был единодушен с дворянином, когда речь велась о расправе над ведьмами или искоренении "безусловно опасной и вредной ереси".

Φθινόπωρο έχει έρθει, το κρύο χάλυβα

Как справедливо замечал Бердяев, ни одна эпоха не была столь проникнута Идеологией, включая тоталитарные государственные режимы ХХ века: ни один гражданин средневекового полиса, ни один крестьян не был способен уклониться, каким-либо образом избежать перманентного внушения, для впечатлительного, потому что несколько грубоватого и неискушённого мышления человека того времени, более интенсивного, чем для современного – "оболванивание" посредством продукции массмедиа. Хейзинга уже на первых страницах Осени Средневековья восклицает [эти слова прочитываются как восклицание, зхотя и не завершены восклицательным знаком]: "Не столь часто, как процессии и казни, появлялись то тут, то там странствующие проповедники, возбуждавшие народ своим красноречием. Мы, приученные иметь дело с газетами, едва ли можем представить ошеломляющее воздействие звучащего слова на неискушенные и невежественные умы того времени".

Как не преувеличивали бы хронисты влиятельность бродячих, в прямом смысле, проповедников, практикующих "сожжение сует" (предметов роскоши), публичной исповеди и покаяния, сродни тем, что описывает во всех подробностях Хейзинга, один аспект отрицанию не подлежит: средневековый индивид не был одинок в своих горестях и радостях, одно лишь малейшее уклонение от участия в публичной манифестации своего обожания Христа могло повлечь за собой серьёзные последствия как и для знати, так и для плебса: от жестокой епитимьи до обвинения в ереси и костра. Мысль о априорной порочности, греховности рода человеческого разделяли все сословия и все социальные категории меньшего масштаба. Ремесленник был единодушен с дворянином, когда речь велась о расправе над ведьмами или искоренении "безусловно опасной и вредной ереси".

Но, вернёмся к благу, стремлению к нему; средневековье обнаруживает в своей идеологии своеобразно искажённый аристотелизм. Категория "труда", применительно к низшему сословию, будь то крепостные или свободные бюргеры, ремесленники, никогда не покидала дежурную проповедь в ближайшей церкви, вместе с тем, что с завершением эпохи рыцарства, высокого Средневековья, аристократические круги находят новое призвание, упрощенно выражаемое в словосочетании: "Духовная работа / практика". Как показывает опыт Реформации, аристократия представляла собой оплот консервативного религиозного сознания, "прикладной теологии", в то время, как плебс к середине XIV века уже начал требовать тотального пересмотра взаимоотношений между религией и социальным существованием.

Приблизительно из того же. Vol.III

...Картезианское de omnibus dubitandum в известном смысле не предвосхищает "сомнения" Лиотара. Сомнения в закономерности и сомнение в прогрессе соотносятся между собой как статический и динамический модус: вероятно, это неизбежное contradictio in adjecto, суждение, что истина о подвижных телах-субъектах – статична, вращение электронов вокруг ядра в атоме водорода - "безусловно" заданный параметр, оно выражается константами, постоянными величинами, числами: скорость, масса, объём, со-отношение с иным (телом-субъектом).

Изменчива и нестабильна только риторика образа, нечто произнесённое и произносимое, нарратив (повествование) о субъекте: contradictio в определении в том, что благодаря риторике более не существует никакой вне-моральной или вне-этической закономерности. Прогрессия, или трансгрессия (в данном случае – некий "прорыв" детерминант субъекта) соподчинена закавыченной "морали", аналогично тому, как "бог философов", абсолют и чистая трансцендентность, не свободен избежать предопределения фатума (Аристотель): редко кто замечал, что и Декарт, и автор "Монадологии", и Спиноза (последний главную свою книгу озаглавил недвусмысленно – "Этика"), как и все последующие философы, свои естественнонаучные изыскания аннотировали монументальной morale. 

Это не было боязнью санкций свыше, это не было неким "юридическим" требованием, потому как именно за этико-философские трактаты мудрствующих естествоиспытателей и третировали с особой пристрастностью. Напомню некоторые исторические сведенья: Этика впервые была утверждена и систематизирована в сочинениях Аристотеля как практическая область философии. Слово происходит от ηθος [этос] – обычай, правило, "установка", как позже переведут её европейские философы на собственные "современные языки". Поль Рикёр первым заметил, что учение о практике, опыте, (т.е. вопрос "Как?", "Quo modo?", "Qui?") что и являлось "подлинной" этикой было единожды, раз и навсегда, реконфигурировано как учение о Благе, добродетели и гармонии ("Что есть благо? Quid bonum est? И вообще, вопрос "Что?", "Quod?"); со времён Аристотеля этика не изобрела ничего нового. Процитируем из сборника работ Рикёра "Герменевтика. Этика. Политика. Московские лекции и интервью", издательский центр "Academia" при поддержке Института философии РАН. Москва. 1995. 

Закон или норма подразумевают две характеристики - универсальность и принуждение, - сущность которых прекрасно выражает термин "долженствование". Таким образом, я предлагаю употреблять термин "этика" по отношению к сфере блага и термин "мораль" по отношению к сфере долженствования. [стр. 38-39]. Современный индивид усматривает недвусмысленную апорию в этой конструкции – долженствование для иного исключает для него благо-в-себе-и-для-себя. Как замечено выше, это было свойственно и античным киникам, стремящимся к освобождению от формальных и опосредствованных социально-политическим принуждением "блага", механизм продуцирования которого – моральное сознание и моральное же поведение.

Современный индивид не может, уже не способен, не со-существовать с множествами "иных", даже в том случае, если он владеет всеми средствами для освобождения от такого невыгодного соседства: любой отчаянный вопль о собственном одиночестве в обязательном (sic!) порядке находит отклик, он абсолютно идентичен тому чувственному настроению, или мироощущению иного, с недавних пор переставшему быть иным. Необходимость чувственности ещё в эпоху эллинизма, на закате античной цивилизации модифицируется в серийное производство, в аппарат продуцирования индивида, запрограммированного на принуждение, самосознающего как принуждаемого, или же – пытающегося, как правило – безнадёжно, высвободиться из этого циклически замкнутого принуждения. 

И ещё из страого-глупого. Vol. iI

...Оставим намёки; сейчас нас может заинтересовать один немаловажный аспект – ни Диоген Синопский, ни Антисфен, ничего не говорят, по крайней мере, в источниках, которыми мы располагаем, о собственной значимости. Низвергнув аксиологию эллина, с его незыблемой связью между феноменом и Идеей, Антисфен не спешил замещать её своим автономным учением о благе. Между собой киники не спорили (грызлись, памятуя о самоназвании), единожды раз и навсегда договорившись: универсального и абсолютного Блага не существует, равно как не существует Абсолютного Зла.

Если в буддизме неизбежность страдания [или, скажем так – некого дискомфорта] – первоначальный, αρχή-этос, с которого начался мифологический цикл с центральным персонажем – Шакьямуни, и последовательно развиваются т.н. "благородные истины", то в ситуации с Антисфеном и ДС ситуация остаётся не прояснённой: каким образом возник столь "дикий", во всех смыслах, включая и современный, и вместе с тем – глубокий нигилизм?

И ещё и раннего-глупого. Vol.I

Новый аскетизм. Очерки этики и морали.

Я хотел изучать формы восприятия, которые субъект создает по отношению к самому себе. Но поскольку я начал со второго подхода, мне пришлось изменить свое мнение по нескольким пунктам. Позвольте мне проделать здесь своего рода самокритику. Если придерживаться известных положений Хабермаса, то можно как будто бы различить три основные типа техник техники, позволяющие производить вещи, изменять их и ими манипулировать; техники, позволяющие использовать системы знаков; и, наконец, техники, позволяющие определять поведение индивидов, предписывать им определенные конечные цели и задачи. Мы имеем, стало быть, техники производства, техники сигнификации, или коммуникации и техники подчинения. В чем я мало-помалу отдал себе отчет, так это в том, что во всех обществах существуют и другого типа техники: техники, которые позволяют индивидам осуществлять — им самим — определенное число операций на своем теле, душе, мыслях и поведении, и при этом так, чтобы производить в себе некоторую трансформацию, изменение и достигать определенного состояния совершенства, счастья, чистоты, сверхъестественной силы. Назовем эти техники техниками себя. (Michel Foucaultб Dits et ecrits, t.IV, PP.170-171).

Эти очерки о нравственности, этике и аскезе начнём с одного замечания, которое редко принимается во внимание читателями, оставаясь, тем не менее, основополагающим: современный индивид, человек, во многом, гуманитарный, постигающий Историю и исторический процесс эксплицитно, как знание сообщённое, "высказанное, привык считать, что культура индивидуализма, в крайностью отрицания необходимости, или же в крайности последовательного детерминизма, началась с эпохи Возрождения, с европейского гуманизма, совпавшего с прорывом человеческого мышления за грань бесконечно ёмкой, и всё же – пред-определённой, и, стало быть, ограничиваемой Вселенной Птолемея. 

Id facere laus est... Некролог. К тому же Sine ulla religion

Этот текст будет неоднократно корректироваться и редактироваться, иногда - в режиме реального времени. До тех пор, пока не исчерпается "лимит" объёма текста на один постиг.

Представим себе похоронную процессию, на которую собрались сотни тысяч, самых разнообразных, самых различных – одни провожают Того, что был как никто иной близок, другие неспешно, чинно вышагивают, от какого-нибудь Актового Зала, где организовывалась публичная панихида, до кладбищенских ворот – потому что день воскресный, хотя Воскресения не подразумевается, и делать больше нечего. Никто не задаётся вопросом: кого хоронят, - переглядываясь друг с другом с гримасой избыточно конспирированных заговорщиков – "Я в курсе-де, ты в теме?".

На самом же деле, что упаковано в цинковый ящик с помпезным декорумом, с барочной позолоченной, искристой на осеннем солнце орнаментировкой, испещрённом афоризмами на греческом и латыни (никто не смог их перевести, а если б перевёл, подумал бы, что над народом цинично издеваются) не знают даже те, кому поручено принять на плечо бремя смертного. И последние удивлены, что гроб оказался достаточно лёгок – им ли не знать, что покойный был, мягко говоря, тяжеловесен…

Sapiens, qui proscipit – всё, что угодно.

Кое-кто думает, что человек есть божественное
орудие познания вселенной, но никто с уверенностью
не может сказать, существует ли само божество.
Я полагаю, что сейчас обсуждаются выгоды и потери,
которые могут принести частичное, или общее и
одновременное самоубийство людей всей земли. Однако,
вернемся к теме…

Хорхе Луис Борхес. "Утопия усталого человека".

Ничего, дорогие читатели, sursum corda: я могу вас
утешить, и хорошо утешить. Сколько бы люди ни
восхваляли "естественное" - сколько бы ни боролись
с неестественным, - их усилия ни к чему не приведут.
Демиург, которого они не хотят замечать, тем
спокойнее делает свое дело. Вы видели, что и лучи
света ему повинуются и даже находящаяся в руках
человека монета следует по предуказанным им путям.
Стало быть - о смысле жизни можно и не думать.

Лев Шестов. "Potestas Clavium"

В скудном "каталоге сюжетов" Борхеса четвёртым и последним следует "История о самоубийстве Бога". Знакомым с той литературой, которая создала Борхеса, не составит особого труда определить, что три предыдущие Истории имплицитно заключены в последнюю: делегировав права Творцов человеку, божества предпочли исчезнуть из мира, чтобы не отягощать человечество своим услужливым руководством. Религия суть – фантомные боли антропоцентрического мира-ампутанта, лишённого компонента инициации: "смерть" бога произошла сразу же после рождения человека. Редукция с трансцендентальному знанию, таким образом, становится чем-то сродни ностальгии по до-человеческому (в современном значении слова, часто смешиваемом с "гуманитарным") состоянию разума.