О том, что есть плохой пример. Mors est lex, non poena perire

По материалам spezzatura2005:  
Raymundus Lullius /1223-1315/- испанский аристократ, физик,алхимик,философ...
...В тридцать лет Раймонд Луллий страстно влюбился в замужнюю генуэзскую даму Амброзию де Кастелло. Амброзия была женщиной уравновешенной и сдержанной. Назойливость и экстравагантное ухаживание красивого молодого человека приводили её в крайнее смущение. Однажды юный Раймонд даже въехал верхом на лошади в собор прямо во время службы лишь для того, чтобы положить к её ногам свой восторженный мадригал...
Разъяренные прихожане вытолкали его из храма. После этого Амброзия согласилась наконец встретиться и поговорить с ним. Она пригласила его к себе в сад. Раймонд, убежденный в своей победе, явился на свидание с видом счастливого завоевателя."Не угодно ли Вам взглянуть на грудь, которую Вы столь страстно воспеваете в своих стихах?"- холодно спросила его матрона.

"Могу ли я желать чего более!"- пылко воскликнул влюбленный Луллий. Женщина обнажила свою изуродованную болезнью грудь."Посмотрите, сколь отвратительно то, на что Вы устремили весь пыл своей страсти. Не лучше ли отдать любовь Иисусу?"
Луллий был потрясен до глубины души. Он удалился от всех и после нескольких бессонных ночей пришел в церковь и покаялся. В своих воспоминаниях он пишет, что решил посвятить себя Богу и совершил паломничество к святому Якову Компостельскому. /c/

Любая "поучительная" история может потерпеть критику sub specie мотивации - Quone malo mentem conncussa? Timore deorum… пришедшие перепончатокрылые строки реминисценцией, вполне исчерпывают мотивацию, инициацию центрального персонажа повествования. Церкви, l’Eglise universalle, на это раз повезло, слишком крупно повезло – сработала самое эффективное средство вербовки, Страх Божий. Справедливая кара всегда воспринималась как опыт, преодолевающий имманентное; но этот опыт был органично внедрён в аксиологию средневекового человека, становясь не-различимым с априорной необходимостью более поздней Идеологии.

Философские доктрины Просвещения все до единой были выстроены на одном и том же фундаменте, без которого они – не более чем песчаные цитадели. Громоздкой схоластике с лёгкостью удавалось то, что безуспешно пытался применять не мене неповоротливый и массивный Кант, за ним – и вся классическая германская философия: до тех пор, пока человек фрустрацию в чувственных удовольствиях, gaudia corporis, Идеология одерживала верх – инструментом репрессивным, подавляющим Волю. Но это – тривиальное, ось же дискурса в ином. Ныне нет фрустрированных, есть только испуганные. Религиозный взрыв 80-х годов был обусловлен совершенно иным мотивом, чем принятие христианства тысячелетием прежде: в отличие от благородства выбора, большинство граждан Союза поступили в соображениях необходимости – ощутив бессознательно, что Власть ослабевает, миллионы элементарных частиц социума тут же отдали свою Волю в компетентность Власти высшей, реабилитированной для них же – правительством.

Католическая церковь на протяжении нескольких веков обогащалась за счёт тотальной фрустрации, подталкивающей к Выбору – отдать Христу большее, чем способна предложить взамен церковь Земная, конструируемая отнюдь не лучшими представителями человечества. Раннее клерикализм мог безалаберно хвастать: у нас был Стефан Яворский и митрополит Гермоген, у них – Бернар Клервосский и Томас Бекет; сравнению не подлежат, но – quod praeterit, effluxit. Suo tempore, в своё Время, время, которое удалось им создать, не прилагая собственных усилий, воспользовавшись чужим энергетическим ресурсом. Но сейчас ничего подобного, более того – идентичного не предвидится: заголосивший посреди глухой кромешной ночи - благой бранью, обыватель, скорее всего, просто "пересмотрел" последний фильм Павла Лунгина.

Мы знаем, его давно уже обсуждали, а сами дискуссии позволили себе запамятовать. Правильно сделали, потому что, как и многочисленные предшественники, расшевелившие загнанное в глубь головного мозга религиозное сознание, Лунгин продолжает "Покаянную традицию" русской культуры, исповедовать в не-содеянном. Каяться у нас любят, каяться у нас умеют; кто ещё не овладел этой бесхитростной практикой, рискует нарваться на прицельную точечную бомбардировку гневными тирадами – "Ах-ах! Посмотрите на этого негодяя, бездуховную тварь и лицемерное ничтожество!". Особо ретивые применят тяжёлую артиллерию, вспомнив о пятом пункте и кровавой гэбне, советском тоталитаризме, о чём угодно – всё, ради того, что бы представить не пожелавшего присоединиться к истерично вопящему хору кающихся.

В этом отношении Томасу Бекету было в чём исповедоваться; его богатейшая биография была рассечена надвое оккамовским лезвием, как и все Избранные он был обязан, и своё высшее долженствование отлично осознав – сотворить Историю, сотворить Время. Но в современное дефективное сообщество творцов (с прописной), "исправляя" каждой новой строкой, каждым новым фильмом, каждым, очередным по государственному заказу полотном, свои крохотнеые погрешности (N.B. цитатой - "водку пил", "денег взял и не отдал", "жену бросил…. Э-э-э, ребёнком, да-с", но самая "Популярная формулировка – покаяться в самом "нечестивом и не-православном образе жизни") вряд ли сознают, что у церковь, аляповато и неряшливо "собранная" (сборность это, а не "соборность") из столь же пугливых обывателей, едва ли в большей степени правом владеет – исповедовать и прощать, чем сами исповедующиеся – "пойти и согрешить, раз уж так хочется".

Потому что к сумеркам этой юдоль гомона и гвалта их "душеньки" добросовестно выстроятся в одну шеренгу и под "Прощание Славянки" промаршируют к Богу. Senex laudatory temporis acti – но так ли они стары, что бы похвалиться былым?

Есть одно возражение, которое нам необходимо учесть и рассмотреть: Вам неоднократно приходилось сталкиваться со священниками, священнослужителями, менее всего схожими с тем повредившимся в уме после общения с богом тет-а-тет обывателем; "телевизионное православие", в откормленных физиономиях своих деятелей и впрямь смотрятся внушительно, заподозрить за этими впечатляющими габаритами породистого борова в клобуке ещё одного "устрашившегося Господа", разумеется, невозможно. Его самоуверенность и самолюбование (что несложно догадаться по его мимике в телеэкране) происходят из одного начала с основной мотивацией мысли и поведения современного человека – abdomen, воплощающейся, реализуемой и проявляемой исключительно в caro, carnales.

Non sunt in carne, могут полемизировать сами священники, но – "плоть" они вынесли с мира, в большинстве ситуаций – это единственное, чем они "обогащают" церковь. Крупногабаритной твари божией требуется более богатый рацион, это-то при избытке желающих покормить этих обитателей бестиария с руки. И – кормят. С любопытством наблюдая, как уже в процессе съёмок "видный" в силу тучности и рыхлости батюшка теряет человеческий облик с каждой фразой, выталкиваемой из стиснутых зубов всё с большим трудом. И в этом они все мало различны с воспроизведённым в широкоэкранном формате режиссёром Лунгиным, образом кающегося так, что кровь плохо свёртывается "предателя", то ли очередного потомка Каина ("Каиново племя", Волошин), то ли локального "иуды" (как нарицательного обозначения коллективного "типа"); в первой ситуации церковь приобретает полтора центнера "элитного" мяса, в втором – тщедушное "кости да кожа" с чрезмерным резервом "одухотворнения", экстатической инспирации, вплоть до истерии. Что пользуется повышенным спросом у граждан, обеспокоенных "духовным" больше, чем невыключенным утюгом на гладильной доске.
================================================
  Безучастье при Pax vobiscum.

В процессе Творения никогда не ожидай помощи – тот, кто порекомендует тебе то, или иное, просто отнимет твоё время. Время, должное быть изобретённым самим тобой. Но Творение – НЕ творчество, в последнем раскрывается инертность человеческой деятельности. Порой она прекращается, и в силу вступает статика, сдержанность, покой. Любопытно сравнить латинизм Inertia, буквально транскрибируемый как "без-действие", с терминологическим значением слова "инерция". С современным человеком происходит слишком много не-различного, регулярно и постоянно повторяющегося. Трансгрессия повтора и автоповтора напоминает циклический взаимообмен веществ в любом объекте, в т.ч. и не-одушевлённом; предоставившие мёртвым погребать своих мертвецов произнесли свой девиз Mors est lex, non poena perire на мёртвом же языке, как бы не старались переводчики снизить риск, вслед за этим провозгласив dum spiro – spero. Не намереваясь начать эпитафию, очередное hic jacet современности, скажу лишь одно - современная динамика не интересует, и не должна интересовать; могут быть небезразличны – мёртвые, но – не те, что продолжают повторять циклически замкнутую во времени и пространстве "суету сует и всяческую…", изображая бытие, жестикулируя, гримасничая, пританцовывая; чем может быть насыщена их жизнь, что может быть сотворено ими? Повторение, frequentamentum, это восприятие механического бытия преследует меня уже несколько лет; от самовоспроизводящейся, бесперестанно движущейся массы сбегаю к неподвижному, и - единичному. Хаос же – не только процесс, но и ценность, субъект внутренней аксиологии, с которой не следует делиться, потому как это – неделимое, не разделяемое, доступное лишь единому, и распределяемое между единственными "в своём роде" крайне произвольно, крайне не-справедливо. Мнение может быть оспорено, и аргументация может быть веской, но субъект оттого не приобретёт большей живости, подлинности, без-условности. Физиология коммуникации: где-то поблизости – то есть за тысячи верст кто-то сочиняет повесть, повествует в режиме реального времени о событиях, которые станут мне важны и любопытны через несколько десятилетий. А пока – слушаем беседы Уистена Одена. Обо всём, что утратило подвижность.  

По-настоящему католики просто не смогли развить эстетику христианства. Им даже метафизика Аристотеля не по зубам, не говоря об эстетике язычества. Но произведение искусства они все-таки не склонны считать нехристианским объектом. Даже Фома Аквинский опирается на аристотелеву эстетику. Иногда спрашиваешь себя — а был ли он христианином? В нем привлекают его прозрения последних дней жизни, когда он сказал о своем труде: “Все это пустяки”. Помните, что Кьеркегор сказал о Гегеле? “Если бы Гегель в итоге назвал свою систему розыгрышем, он был бы величайшем человеком”.

И еще эти колебания католической церкви по поводу современного кинематографа. У нее на все есть ответ — даже на вопрос о контрацепции, например. Но их отношение к вызывающе еретическим картинам, на которые они просто закрывают глаза, просто непоследовательно.

Вы знаете, со временем мне кажется, что даже Данте не совсем христианский писатель. Он в самом деле величайший поэт. Забавно, как трудно приходится человеку, если он воспринимает вещи слишком серьезно. До того, как я стал верующим человеком, мне было легче принять Дантову теологию. Теперь же я сомневаюсь, был ли он вообще христианином. Он не осознавал, что Бог страдает. В Дантовом аду грешники наказываются внешней силой, а не своей греховностью, как следует из христианской догмы. С другой стороны, я не вижу, как нехристь может понимать смысл “Дон Кихота”. Если ты считаешь двойственную природу Христа нонсенсом, тогда пара Дон Кихот — Санчо Панса для тебя пустое место. Начинаешь вообще сомневаться, нужна ли религиозная поэзия. Когда пишешь романтическую любовную лирику, понимаешь ее безответственность. А когда сочиняешь религиозные стихи, ты в этом не уверен, поэтому начинаешь придавать ей слишком много значения. Когда слушаешь мессу, не обязательно быть или не быть эмоционально потрясенным ею. Религиозное чувство, как любое другое чувство, не связана с религиозной ответственностью. Нет, я не думаю, что писать религиозные стихи нет смысла. Просто когда пишешь религиозное стихотворение, напряжение столь велико, что ты все время удивляешься сам себе...