Время созданное иным, подразумевает соблазн. Соблазн обещания и исполнения чаемого. Прогноз сбывается по мере того, как обещание нарушает собственные заданные параметры фонем и графем; если у некоторых заплетается в розовую косичку язык, произносящий пожелания на Год грядщий, у другого заплетутся пальцы, впрочем, печатать можно и воткнутым в щель между стиснутыми пальцами карандашом, пишут же приблизительно тем же методом, что к слову – влияет на почерк облагораживающим образом – что бы удержать карандаш, требуется немалого сосредоточения сил,, воли, мысли. В печати вообще доминирует число – текст набирается, аналогично "набору номера" на телефоне с кнопками; я не припомню, когда последний раз вращался этот жужжащий диск с отверстиями, всегда меньшими, чем ширина указательного пальца, и потому – предпочтительней "набирать" изящно-небрежным жестом, отогнутым мизинцем.
Сколько пальцев ударяют по клавиатуре. Шесть. Не два и не десять, средний параметр, среднее числительное, и вообще, всё по-европейски – среднее. Европейничающая середина, центризм, middle class. Но в Новом – не должно быть ничего среднего, как не должно быть и повторению; исповедавший Ад, идею Ада, пишущий будто Розанов – слишком жёстко для современников, слишком легко для грядущих. О, они будут лучшими, чем мы, не ведающими ни страха изнутри, ни раскаянья извне; они заново распнут закланного от генезиса, не подавившись, не почесавшись; на первое будут плоды Просвещения, а не второе – кровавые мальчики, посыпавшиеся с каждого балкона. А Нойзериане вернуться, выросши из поля экспериментов, как и было – не обещано; так оно и есть, продолжает быть.
Уже в XIX веке все пророки переквалифицировались в интерпретаторы: последний пророк умер в ситуации покаянного смирения, почти безвестным – в 1891 году. Примечательно, что "служил" он в дипломатической сфере – на Ближнем Востоке, оказавшись в непосредственной близи от региона, который станет позже концентрацией конфликта сил, попеременно и врозь, синхронно и по произволу присвоивших себе индексы Добра и Зла. С 1880 года пророк становиться рядовым, если не сказать – заурядным служащим в совершенно иной сфере, в Московском цензурном комитете. Иной болван воскликнул бы: "Какую он сделал себе биографию!"; но к 1880-му пророчества уже были израсходованы, к тому же – выпущены вхолостую, публика не заметила этого крупнокалиберного снаряда за фейерверком, устроенным Владимиром Соловьёвым. Фейерверк изобретён в Китае, там же "единитель церквей" высмотрел в пророческие окуляры инициацию Антихриста; принявшего монашеский сан под именем Климента вскорости позабыли, потому что для bourgeois характерно поверить небылице о втором Нашествии монгольских племён, чем "очевидной байке" о разбуженном западноязычным гомоном Аримане среди ближневосточных пустынь.
Сколько пальцев ударяют по клавиатуре. Шесть. Не два и не десять, средний параметр, среднее числительное, и вообще, всё по-европейски – среднее. Европейничающая середина, центризм, middle class. Но в Новом – не должно быть ничего среднего, как не должно быть и повторению; исповедавший Ад, идею Ада, пишущий будто Розанов – слишком жёстко для современников, слишком легко для грядущих. О, они будут лучшими, чем мы, не ведающими ни страха изнутри, ни раскаянья извне; они заново распнут закланного от генезиса, не подавившись, не почесавшись; на первое будут плоды Просвещения, а не второе – кровавые мальчики, посыпавшиеся с каждого балкона. А Нойзериане вернуться, выросши из поля экспериментов, как и было – не обещано; так оно и есть, продолжает быть.
Уже в XIX веке все пророки переквалифицировались в интерпретаторы: последний пророк умер в ситуации покаянного смирения, почти безвестным – в 1891 году. Примечательно, что "служил" он в дипломатической сфере – на Ближнем Востоке, оказавшись в непосредственной близи от региона, который станет позже концентрацией конфликта сил, попеременно и врозь, синхронно и по произволу присвоивших себе индексы Добра и Зла. С 1880 года пророк становиться рядовым, если не сказать – заурядным служащим в совершенно иной сфере, в Московском цензурном комитете. Иной болван воскликнул бы: "Какую он сделал себе биографию!"; но к 1880-му пророчества уже были израсходованы, к тому же – выпущены вхолостую, публика не заметила этого крупнокалиберного снаряда за фейерверком, устроенным Владимиром Соловьёвым. Фейерверк изобретён в Китае, там же "единитель церквей" высмотрел в пророческие окуляры инициацию Антихриста; принявшего монашеский сан под именем Климента вскорости позабыли, потому что для bourgeois характерно поверить небылице о втором Нашествии монгольских племён, чем "очевидной байке" о разбуженном западноязычным гомоном Аримане среди ближневосточных пустынь.
Нынешний христианский Восток вообще есть не что иное, как царство, не скажу даже скептических, а просто неверующих epiciers, для которых религия их соотчичей низшего класса есть лишь удобное орудие агитации, орудие племенного политического фанатизма в ту или другую сторону. Это истина, и я не знаю, какое право имеем мы, русские, главные представители православия во вселенной, скрывать друг от друга эту истину или стараться искусственно забывать ее! Двадцать лет тому назад еще можно было надеяться, что эпические части народа у славян дадут свою окраску прогрессивным, но теперь нельзя обманывать себя более! Космополитические, разрушительные и отрицательные идеи, воплощенные в кое-как по-европейски обученной интеллигенции, ведут все эти близкие нам народы сначала к политической независимости, вероятно, а потом? Потом, когда все обособляющие от космополитизма признаки бледны? Что будет потом? Чисто же племенная идея, я уже прежде сказал, не имеет в себе ничего организующего, творческого; она есть не что иное, как частное перерождение космополитической идеи всеравенства и бесплодного всеблага. Равенство классов, лиц, равенство (т. е. однообразие) областей, равенство всех народов. Расторжение всех преград, бурное низвержение или мирное, осторожное подкапывание всех авторитетов -- религии, власти, сословий, препятствующих этому равенству, это все одна и та же идея, выражается ли она в широких и обманчивых претензиях парижской демагогии или в уездных желаниях какого-нибудь мелкого народа приобрести себе во что бы то ни стало равные со всеми другими нациями государственные права.
Не удивляйтесь потому, что Соловьёва позже тоже подзабыли, а некоторые постарались испакостить его "сокровищницу"; Константин Леонтьев изобразил Реальность, Соловьев же воспроизвёл вымысел, причём довольно-таки неловкий, не-изобретательный вымысел, как и подобает религиозному мыслителю-буржуа, пишущему для своей же аудитории. То есть – пишущий то, что желает прочесть его читатель; он и ясно, истина уже не горчит во рту, а выела, будто серная кислота, внутренности. Но вымыслом невозможно пресытиться, даже привыкнув к своей интеллектуальной сытости, к довольствованию заданным by default параметру. В вымысле есть соблазн, пред которым не устоит ни одна элементарная частица паствы; ибо и частице для осознания своего значения следует быть большим, чем атомом в спиралеобразной структуре ДНК; ген архетипического сознания. Соблазн вымысла –
Чему учит этот опыт?
Во-первых, тому, что дело вселенского, а не катакомбного строительства церкви не безнадёжно. Европейская культура в своих духовных вершинах опять готова, как спелый плод, упасть к ногам Христа. Мир, по-видимому, вступает в новую эру (курсив мой – der_arbeiter) христианской культуры, Снова церковь призвана выйти из подземелий (или семинарий) на улица города, в аудитории университетов и во дворцы парламентариев. Готовы ли мы к этому? (Георгий Федотов "Об Антихристовом добре").
Церковь вышла на улицы, и даже распростёрлась ниц пред обещанным. И содрогнулся обещанный от созерцания званных строителей вселенской церкви: его забыли предупредить, что лучшие представители невестящейся Церкви остереглись смешиваться с "массовкой", и экзальтированными подростками и престарелыми психопатами, теми, что и будут наперво требовать чуда, причитая и взвизгивая "Кое ты твориши знамение, да видим и веру имеем Тебе? Отцы наши ядоша хлебы по кухням, якоже есть писано: хлеб с небеси даде им ясти. (почти по Иоанну VI, 30-31); а не сотвори он сего – не распнут, побоятся Закона не божьего, но – государственного. И на торжественную встречу будут согнаны два-три батальона ОМОНитов.
А прочие все? Они предпочтут побеседовать с Самим "тет-а-тет", с глазу на глаз, и мы даже и подозревать не станем, потому что – знаем, что они скажут, о чём попросят и с какими интонациями. Велика будет обида их, когда в ответ услышат всего-навсего "Не бойся, малое стадо, ибо Отец ваш благоволил дать вам царство" (Лук. XII, 32). На подобный вымысел до сих пор есть строго лимитированный спрос: что бы сытость и в самом деле оказалась тотальной, её следует многократно усилить "медоточивой" (любопытно, что слово это схоже с "медитативной") речью. В ЧЧ веке как никогда раннее, человек стал испытывать потребность в мгновенной репрезентации действительности (воспринимаемого фрагмента реальности, а не всей реальности как целого), более того, многие ощущают зависимость, порой – на физиологическом уровне, от истолкования. Причём, истолкование вымысла вызывает больший общественный резонанс: истолковывающий Евангелие Соловьёв, сотворивший в "Чтениях о богочеловечестве" красочную, пёструю, искристую гирлянду из льстивых выспренностей в адрес Новому человеку, современникам и последующим за ними был гораздо приятнее, чем вырезающий Истину "по живому", прямо на коже, Константин Леонтьев (окончивший медицинский факультет Московского университета, как военный врач был участником войны 1654-1856 гг.). Не бывает простых Истин, как не бывает и упрощённых Идей – есть только слагаемый и с той же лёгкость непринужденной, и - невыносимой, вымысел Автора.
Что и удивляться, что многие из современных читателей гримасничают на слове "метафизика"; как заметил Лосский – шарахаются от "метафизики", словно купчиха, испуганная загадочным словом "жупел". Метафизика принадлежит как раз к той категории знаков-выражений, которые невозможно "разобрать", а затем, собравши заново, применить в собственных целях. "Критика метафизики" у Хайдеггера – непрерывно сыплющееся зерно терминологии, в щель между жерновов. Даже то, что М.Х. неоднократно возвращается в своих книгах к "проблеме", свидетельствует о его неиссякаемом интересе к истолкованию: в интерпретации нет ни малейшей метафизики, интерпретация не может быть ни целым, ни частным, он соподчинена объекту или субъекту того, на что указывает, что объясняет, пониманию чего она призвана способствовать. "Не "круг в доказательстве" лежит в вопросе о смысле бытия, но, пожалуй, странная ''назад - или вперед-отнесенность" спрошенного (бытия) к спрашиванию как бытийному модусу сущего. Коренная задетость спрашивания его спрошенным принадлежит к самому своему смыслу бытийного вопроса. Но это значит лишь: сущее характера присутствия само имеет к вопросу о бытии некое ~ возможно даже исключительное - отношение. А тем самым не выявлено ли уже определенное сущее в его бытийном преимуществе и задано образцовое сущее, должное служить первично опрашиваемым в вопросе о бытии? Предыдущим разбором ни преимущество присутствия не выявлено, ни о его возможной или даже необходимой функции как первично подлежащего опросу не решено. Но, пожалуй, нечто вроде преимущества присутствия себя заявило". Этому развивающемуся в течении пятидесяти страниц разъяснению предшествовал афоризм: "Бытие сущего не есть само сущее"; экзистенциалисту-Хайдеггеру потребовало вычленить из сущего – бытие, что бы из него создать онтологическую сферу, и назвать её "феноменология"; раннее этим был занят и Гуссерль, которому посвящена "Sein und Zeit", но его феноменология была воистину – всеохватной, ему не требовалось различать и разъединять сущее и бытие, объясняя такой манёвр необходимостью установить тожественные отношения между поставленным вопросом и ответом. Проще говоря – может ли присутствующий здесь-и-сейчас верно воспринять ответ экзистенциалиста, разъясняющего ему prolegomena тотального бытия?
"Метафизику следует преодолеть, как был преодолён Кант, уже преодолевший однажды – метафизику."; следует разъяснить в который раз, для чего мне потребовались пространные радиальные ветви, фрагменты текста, конструированные по одному и тому же трафарету – вступление, затем – цитата с истолкованием. Говоря о вымысле, я подразумеваю бытие, спроектированное им, бытие созданное по образу и подобию, которым вовсе не было необходимо быть-в-наличии, быть реальным, быть и – действительным, присутствовать.
Праздник завершён благополучно; разошедшиеся по домам удовлетворены. Многие успели разделить ликование кухонным тесаком на Tabula rasa; кто бы обделён, кого минула чаша сия, да простит несущего не мир, но кухонный нож, заточенный на гефестовом оселке, вонзившего его в рождественскую шарлотку; но тот, кто не ведал разделимого ликования, никогда не набиравший фразы "О, восторг!" на клавиатуре блажен, ибо наследует царствие Его, индекс коему 666.
Христианский Ад приуготовляем искони для гедонистов; он был спроектирован теологами по образу и подобию вершины их репрессивной Идеи. Пенитенциальная эсхатология: за каждое мгновение сиюминутной прихоти бысть удовлетворённым следует суровая расплата, в тысячи раз превышающую плату в конвертируемой валюте. Ад христианский не возник из ничто, из пресыщения утробы человеческой, ибо поглощение никогда не надоедает, иначе бы царствие божие устроилось само собой, не вступая в экзистенциально-исторический фазис. В условиях современной западной цивилизации насыщение – не столь уж и сложная проблематика; этот вопрос решается элементарной занятостью. Нищенство никогда не голодно, оно довольствуется тем, что есмь; едины с церковью, ибо окормляемы ею. Неведомы ею, нищетой, лаодикийская атараксия и эмпирический опыт постижения Духа; ибо довольствие малым порождает лень, лень как и физическую, так и душевную. Вымысел не только способствует лени, но и – заключает в себе необоримую леность, леность воссозданной "по мотивам" сиюминутных, но – непреходящих желаний, desires, по геометрической прогрессии возрастающих; в дежурном новогоднем пожелании каждый обретает подлинную наличную ценность и собственность, каждый становиться тем единственным, о котором в двухсот страницах повествует Штирнер, и эта та собственность и ценность, поглощающаяся и поглощающая на протяжении всей жизни, имя ей – бытие.
Кто из нас солгал - Обещанный ли, или тот, кто был воспринят за оного? Он будет тем же для Антихриста, кем был Иоанн Предтеча для Христа; будут многие, кто посмеет сразиться с ним, ибо – современная цивилизация настаивает на диалоге, на коммуникации. Коммуникация суть цель, цель и смысл существования многочисленных и разнообразных средств её; иначе не знала бы история стремительного прогресса их. "…И жена облечена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценным каменьями и жемчугом, и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотами блудодейства её"; ecce – коммуникация, прельстившая мнгосих сих, в том числе Власть придержавших, Власть обретших. А теперь, проклинайте, - крамола: То что обещано Вам, "имена чьи не вписаны в книгу жизни от создания мира сего, дивящимся, что видимый ими Зверь был, и несть Его, но – явиться" продлиться ещё ни мало, ни много тысячелетие. Вот он, напророченный неистово Хилиазм, царствие, начатое от Гуттенберга до Multimedia Access to World Cultural Heritage*[*]; целесообразно лишь то, что может быть передано, транслируемо, репрезентуемо. Обладающая высоким коэффициентом восприимчивости ценность. И Новый Человек, прежде чем родиться, экий Nero redivivus, во всеуслышание должен заявить "Я – есмь, есмь, есмь!", и твердить его неустанно, пока и не имавший ушей услышит. "Семь голов суть семь гор, на которых восседает жена, и семь царей, из которых пять пали, один есть, а следующий ещё грядёт, и когда прийде он, недолго ему быть..."; но велика именно восьмёрка, о ней не умолчат, её обсудят и осудят, как ничто иное,
Прошедший испытание смехом уже ничего не устрашится: человеку Нового Времени невыносима и мысль о том, что над ним посмели надсмеяться. О, рассмейтесь, смехачи, Смейево, Смейево; каждый ли откажется от внушения мысли, что боги вздумали глумиться над ним, звенеть, бряцать, грохотать Смехом, от которого рвутся барабанные перепонки и кровеносные сосуды в головном мозгу. Ад – разрушение, за которым обязательно следует созидание; потому что Космос пустот не терпит, потому что – Новый человек способен ли репродуцировать, воспроизводить, самое время занять восстановлением репутации богу, в одночасье лишённому всех атрибутов и прерогатив Творца истинного. Предоставь доказательство этой Истины, низведи её до аксиомы – и человечеству будет незачем жить.
Будь он тленным и ветхим, будь оно господствующим и обновлённым – казни остракизмом и божественной сатирой не выдерживает никто. Пишущий большую часть жизни творческой о господстве как образе подлинного, par excellence, бытия Ницше потерял разум, ознакомившись не косвенно, но прямо с апокатарсисом Смеха, возрождающим богов. Поэтическая душа особенна чутка к вибрациям воздуха, поэзия – не льётся, но веет; Смех – меч, разрубающий иноматериальную ткань, текст поэтический, и выдранные металлом нити падают в грязь. Истолкование – подошва, вдавливающая прах поэзии её глубже; нет ничего трогательнее Венгерова, ковыряющего вязкую глину с обочины литературной магистрали; где позже пройдут орды, тьмы и тьмы, под водительством Бича божьего, Εθύάνάς, а на языке ныне здравствующем – Пролеткульт. Тогда там был Александр Сергеевич, пряди од его, плоть от плоти вымышленной, стало быть – бессмертной, были выдернуты будто коренья из почвы, подобраны, затем – выхолощены и перемолоты в пыль. Некоторые испытывают злорадное сочувствие тому: чем больше глупцов воспримет миф о Солнце русской поэзии, закатившемся, как завелось, раньше чем ожидалось, тем очевиднее становиться беспомощный пафос, кислотная мина при весьма и весьма хорошей игре; когда исчезнет последний буржуа, бережно стерилизующий поэзию, укутывающий её в святотатственные саваны, да воскреснет уж точно никем не обещанный, одной строкой пронзит сознание читателя насквозь, воздвигнет Храм разрушенный в три дня, и всем станет ясно, что добром и благом это не кончиться, да и вообще – не кончиться.
Антихрист – поэтический образ, но в самом нём нет ни грана поэтического; ибо сё – чувственное. Рассудочность же – орудие, которым ныне берут горло в клещи и сдавливают рукояти: из жертвы брызжет мерзость и нечистоты, когда же наконец, пойдёт кровь? А никогда. Нету её, всё ушло на благотворительность, на гуманизм-с, гуманитарность-с; донором нынче быть модно, вырви клок из себя – отдай ближнему (третьему справа от двери, например), и в этом человеколюбии – человекобожие без жертвы, ибо отдавшему уже нечем прихвастнуть перед самим собой, да и незачем – желудок полон, кишечник чист, печень здорова, легкие розовы как ребёночья греза. А затем ринется гейзером магмы Ад, со своею диавольскою рассудочностью, рассудком, вывернутым наизнанку, и поглотит истины не взалкавших до скончания Мира сего, когда уже и покаяние, ни частное, ни публичное, не облегчит участи человеческой. Здесь терпение и вера богоборцев: коль скоро чувства их отсечь аппендиксу подобно не удалось, главное в Свершающемся не воскликнуть ненароком: "А как же я?", а то и вовсе: "А как же Он, Она, Мы, Прочие?"; и не вымолвить и слова. За сорок два месяца. Обет молчания, обет наблюдения, ибо прочие все поддадутся лицемерному προσχυνηισωσιν, в декларировании которого подлинный адепт Его не нуждается.
Чувство может быть Адом; чувственное восприятие, эмпирический опыт. Но не каждое чувство может быть Адом – лишь то, что сопровождается превышающие человеческую, сугубо человеческую норму духовной, интеллектуальной и физической работы. Ад – перманентное напряжение, это синхронная и слаженная динамика всего антропоцентрического Космоса. Разумеется, гедонисты до последнего мгновения бытия своего будут отстаивать своё право бысть – и господствовать, достичь господства ради того, что бы безмятежно предаться "покою самотожественного различия", наслаждения, которое является различающим соотношением с внешним вещным миром, пребывающим в беспрестанном процессе обновления. Традиция европейского Ада – прямо противоположна без-различию, отсутствию со-относимостей (Хайдеггер); необходимость в христианском Аду отпала сама собой, потому как христианской цивилизации больше не требовался кнут, что бы подстёгивать эмпирическое (чувственное!) восприятие угрозы и опасности извне – трансцендентное в ту эпоху ещё не было изобретено, когда же его различили и очертили контуры, разделяющие плоскость Ада от пространств obris terrarum, человек западный, средний и выше среднего европеец уже был достаточно приручен Властью, что бы его Работе была сообщена более мощная мотивация, чем репрессивная, довлеющая Идея протестантской Преисподней, где мечутся в чёрном, не источающем света пламени Лютер – за то, что промахнулся чернильницей; и Кальвин, осквернивший протестантизм бескровной казнью Мишеля Сервета огнём. Православный Ад задерживается с дискредитацией до сих пор. Быть может, это прерогатива религиозного сознания Востока, вторящего Игнатию Лойоле, но совершенно в иной ситуации: summus ut summus aut non simus! Религиозные мыслители в России даже в революционной рокировке Власти усматривали не иначе, как предзнаменование; так bourgeois желает, что бы ИХ время было единственным и неповторимым в Истории, предельным, за которым – лишь бездна гадарийская, куда в одночасье низринется вся человеческая цивилизация, пусть трижды и шестьсот шестьдесят шесть раз на дню отрицающая свою участь. Ад был воплощён в том, что ускользает от внимания беззастенчиво дотошных знатоков душ человеческих, в Тотальной Мобилизации, но и то – аудитория читателей и воздавших должное Юнгеру оказалось ничтожно, по сравнению с массой, предпочетшей Благо нации без особых усилий, за счёт расовой гигиены, а на деле – за счёт эксплуатации иных наций. Господство? Да, но – не бессмертие. Рейх был обещанным воздаяние за страдания в юдоли скорбей, но "не долго ему бысть", всего лишь 12 лет, тщеславие же не имело прецедентов, ибо писано: воцарится на тысячелетие"…
У меня не будет дня рождения, ergo – не будет и даты смерти. О моём исчезновении никто не узнает прежде, чем я воскресну. В новый год я вступаю без календаря и без часов, для меня более не существует Ваших времён, дробимых и различаемых, ибо – здесь я беседую с мёртвыми на их языках, разрушенных Временем, в пустоте, да не в обиде, во временах, которых ещё не было, да и никогда не быть им. Время воскрешать ещё не рождённых, ещё не состоявшихся; выговаривать то, на чём сломлен клинок языка; молчать так, что бы тишь да гладь становиться шероховатой и бугристой, на этом молчании спотыкаются самые ретивые первопроходцы, и дольше века длятся доли секнуды, между ударом деревянного клевца Судии Мира до genesis Нового. А часы — наиболее емкая метафора любой культуры. Греки измеряли время клепсидрами: горшок с дыркой, откуда вытекает заранее отмеренный водяной ручеек. Водяные часы не управляли всей человеческой жизнью, как наши, механические, а всего лишь отмеряли в ней отдельные фрагменты. Время тут не ходило стрелками по кругу и не накапливалось пирамидками, как в песочных часах, а просто выливалось, возвращаясь в Лету. Клепсидра как бы одалживала время у вечности.
Сохранилась клепсидра, отмерявшая время для прений в афинском суде. Воды там всего на шесть минут. Не исключено, что это те часы, что “тикали” Сократу, которого этот же суд приговорил к смерти. (Александр Генис).
MMI объединит идеи электронных справочных отделов с новым интерфейсом, называемым “Система Универсального Мульти-Медиа Доступа” (System for Universal Multi Media Access - SUMMA), прототип которого является частью проекта Европейской Комиссии Museums Over States in Virtual Culture (MOSAIC) и пилотного проекта программы G8 “Мультимедиа доступ к мировому культурному наследию” (Multimedia Access to World Cultural Heritage). Таким образом, культурное наследие будет служить тестовой платформой для полномасштабной разработки идеи Электронного справочного отдела, которая поможет трансформировать наши методы поиска, структуризации, использования и представления знания. Основу исследования обеспечивает библиотека Международного общества организации знания (the International Society for Knowledge Organisation). При сотрудничестве с факультетами университетов-партнеров, например, факультета искусств и культуры (Faculty of Arts and Culture) MMI предлагает стипендии аспирантам в области мультимедиа. Кроме того, в контексте Европейских Центров Шедевров предполагается, что MMI в свое время предложит места для соискателей магистерской и докторской степеней.
Не удивляйтесь потому, что Соловьёва позже тоже подзабыли, а некоторые постарались испакостить его "сокровищницу"; Константин Леонтьев изобразил Реальность, Соловьев же воспроизвёл вымысел, причём довольно-таки неловкий, не-изобретательный вымысел, как и подобает религиозному мыслителю-буржуа, пишущему для своей же аудитории. То есть – пишущий то, что желает прочесть его читатель; он и ясно, истина уже не горчит во рту, а выела, будто серная кислота, внутренности. Но вымыслом невозможно пресытиться, даже привыкнув к своей интеллектуальной сытости, к довольствованию заданным by default параметру. В вымысле есть соблазн, пред которым не устоит ни одна элементарная частица паствы; ибо и частице для осознания своего значения следует быть большим, чем атомом в спиралеобразной структуре ДНК; ген архетипического сознания. Соблазн вымысла –
Чему учит этот опыт?
Во-первых, тому, что дело вселенского, а не катакомбного строительства церкви не безнадёжно. Европейская культура в своих духовных вершинах опять готова, как спелый плод, упасть к ногам Христа. Мир, по-видимому, вступает в новую эру (курсив мой – der_arbeiter) христианской культуры, Снова церковь призвана выйти из подземелий (или семинарий) на улица города, в аудитории университетов и во дворцы парламентариев. Готовы ли мы к этому? (Георгий Федотов "Об Антихристовом добре").
Церковь вышла на улицы, и даже распростёрлась ниц пред обещанным. И содрогнулся обещанный от созерцания званных строителей вселенской церкви: его забыли предупредить, что лучшие представители невестящейся Церкви остереглись смешиваться с "массовкой", и экзальтированными подростками и престарелыми психопатами, теми, что и будут наперво требовать чуда, причитая и взвизгивая "Кое ты твориши знамение, да видим и веру имеем Тебе? Отцы наши ядоша хлебы по кухням, якоже есть писано: хлеб с небеси даде им ясти. (почти по Иоанну VI, 30-31); а не сотвори он сего – не распнут, побоятся Закона не божьего, но – государственного. И на торжественную встречу будут согнаны два-три батальона ОМОНитов.
А прочие все? Они предпочтут побеседовать с Самим "тет-а-тет", с глазу на глаз, и мы даже и подозревать не станем, потому что – знаем, что они скажут, о чём попросят и с какими интонациями. Велика будет обида их, когда в ответ услышат всего-навсего "Не бойся, малое стадо, ибо Отец ваш благоволил дать вам царство" (Лук. XII, 32). На подобный вымысел до сих пор есть строго лимитированный спрос: что бы сытость и в самом деле оказалась тотальной, её следует многократно усилить "медоточивой" (любопытно, что слово это схоже с "медитативной") речью. В ЧЧ веке как никогда раннее, человек стал испытывать потребность в мгновенной репрезентации действительности (воспринимаемого фрагмента реальности, а не всей реальности как целого), более того, многие ощущают зависимость, порой – на физиологическом уровне, от истолкования. Причём, истолкование вымысла вызывает больший общественный резонанс: истолковывающий Евангелие Соловьёв, сотворивший в "Чтениях о богочеловечестве" красочную, пёструю, искристую гирлянду из льстивых выспренностей в адрес Новому человеку, современникам и последующим за ними был гораздо приятнее, чем вырезающий Истину "по живому", прямо на коже, Константин Леонтьев (окончивший медицинский факультет Московского университета, как военный врач был участником войны 1654-1856 гг.). Не бывает простых Истин, как не бывает и упрощённых Идей – есть только слагаемый и с той же лёгкость непринужденной, и - невыносимой, вымысел Автора.
Что и удивляться, что многие из современных читателей гримасничают на слове "метафизика"; как заметил Лосский – шарахаются от "метафизики", словно купчиха, испуганная загадочным словом "жупел". Метафизика принадлежит как раз к той категории знаков-выражений, которые невозможно "разобрать", а затем, собравши заново, применить в собственных целях. "Критика метафизики" у Хайдеггера – непрерывно сыплющееся зерно терминологии, в щель между жерновов. Даже то, что М.Х. неоднократно возвращается в своих книгах к "проблеме", свидетельствует о его неиссякаемом интересе к истолкованию: в интерпретации нет ни малейшей метафизики, интерпретация не может быть ни целым, ни частным, он соподчинена объекту или субъекту того, на что указывает, что объясняет, пониманию чего она призвана способствовать. "Не "круг в доказательстве" лежит в вопросе о смысле бытия, но, пожалуй, странная ''назад - или вперед-отнесенность" спрошенного (бытия) к спрашиванию как бытийному модусу сущего. Коренная задетость спрашивания его спрошенным принадлежит к самому своему смыслу бытийного вопроса. Но это значит лишь: сущее характера присутствия само имеет к вопросу о бытии некое ~ возможно даже исключительное - отношение. А тем самым не выявлено ли уже определенное сущее в его бытийном преимуществе и задано образцовое сущее, должное служить первично опрашиваемым в вопросе о бытии? Предыдущим разбором ни преимущество присутствия не выявлено, ни о его возможной или даже необходимой функции как первично подлежащего опросу не решено. Но, пожалуй, нечто вроде преимущества присутствия себя заявило". Этому развивающемуся в течении пятидесяти страниц разъяснению предшествовал афоризм: "Бытие сущего не есть само сущее"; экзистенциалисту-Хайдеггеру потребовало вычленить из сущего – бытие, что бы из него создать онтологическую сферу, и назвать её "феноменология"; раннее этим был занят и Гуссерль, которому посвящена "Sein und Zeit", но его феноменология была воистину – всеохватной, ему не требовалось различать и разъединять сущее и бытие, объясняя такой манёвр необходимостью установить тожественные отношения между поставленным вопросом и ответом. Проще говоря – может ли присутствующий здесь-и-сейчас верно воспринять ответ экзистенциалиста, разъясняющего ему prolegomena тотального бытия?
"Метафизику следует преодолеть, как был преодолён Кант, уже преодолевший однажды – метафизику."; следует разъяснить в который раз, для чего мне потребовались пространные радиальные ветви, фрагменты текста, конструированные по одному и тому же трафарету – вступление, затем – цитата с истолкованием. Говоря о вымысле, я подразумеваю бытие, спроектированное им, бытие созданное по образу и подобию, которым вовсе не было необходимо быть-в-наличии, быть реальным, быть и – действительным, присутствовать.
Праздник завершён благополучно; разошедшиеся по домам удовлетворены. Многие успели разделить ликование кухонным тесаком на Tabula rasa; кто бы обделён, кого минула чаша сия, да простит несущего не мир, но кухонный нож, заточенный на гефестовом оселке, вонзившего его в рождественскую шарлотку; но тот, кто не ведал разделимого ликования, никогда не набиравший фразы "О, восторг!" на клавиатуре блажен, ибо наследует царствие Его, индекс коему 666.
Христианский Ад приуготовляем искони для гедонистов; он был спроектирован теологами по образу и подобию вершины их репрессивной Идеи. Пенитенциальная эсхатология: за каждое мгновение сиюминутной прихоти бысть удовлетворённым следует суровая расплата, в тысячи раз превышающую плату в конвертируемой валюте. Ад христианский не возник из ничто, из пресыщения утробы человеческой, ибо поглощение никогда не надоедает, иначе бы царствие божие устроилось само собой, не вступая в экзистенциально-исторический фазис. В условиях современной западной цивилизации насыщение – не столь уж и сложная проблематика; этот вопрос решается элементарной занятостью. Нищенство никогда не голодно, оно довольствуется тем, что есмь; едины с церковью, ибо окормляемы ею. Неведомы ею, нищетой, лаодикийская атараксия и эмпирический опыт постижения Духа; ибо довольствие малым порождает лень, лень как и физическую, так и душевную. Вымысел не только способствует лени, но и – заключает в себе необоримую леность, леность воссозданной "по мотивам" сиюминутных, но – непреходящих желаний, desires, по геометрической прогрессии возрастающих; в дежурном новогоднем пожелании каждый обретает подлинную наличную ценность и собственность, каждый становиться тем единственным, о котором в двухсот страницах повествует Штирнер, и эта та собственность и ценность, поглощающаяся и поглощающая на протяжении всей жизни, имя ей – бытие.
Кто из нас солгал - Обещанный ли, или тот, кто был воспринят за оного? Он будет тем же для Антихриста, кем был Иоанн Предтеча для Христа; будут многие, кто посмеет сразиться с ним, ибо – современная цивилизация настаивает на диалоге, на коммуникации. Коммуникация суть цель, цель и смысл существования многочисленных и разнообразных средств её; иначе не знала бы история стремительного прогресса их. "…И жена облечена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценным каменьями и жемчугом, и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотами блудодейства её"; ecce – коммуникация, прельстившая мнгосих сих, в том числе Власть придержавших, Власть обретших. А теперь, проклинайте, - крамола: То что обещано Вам, "имена чьи не вписаны в книгу жизни от создания мира сего, дивящимся, что видимый ими Зверь был, и несть Его, но – явиться" продлиться ещё ни мало, ни много тысячелетие. Вот он, напророченный неистово Хилиазм, царствие, начатое от Гуттенберга до Multimedia Access to World Cultural Heritage*[*]; целесообразно лишь то, что может быть передано, транслируемо, репрезентуемо. Обладающая высоким коэффициентом восприимчивости ценность. И Новый Человек, прежде чем родиться, экий Nero redivivus, во всеуслышание должен заявить "Я – есмь, есмь, есмь!", и твердить его неустанно, пока и не имавший ушей услышит. "Семь голов суть семь гор, на которых восседает жена, и семь царей, из которых пять пали, один есть, а следующий ещё грядёт, и когда прийде он, недолго ему быть..."; но велика именно восьмёрка, о ней не умолчат, её обсудят и осудят, как ничто иное,
Прошедший испытание смехом уже ничего не устрашится: человеку Нового Времени невыносима и мысль о том, что над ним посмели надсмеяться. О, рассмейтесь, смехачи, Смейево, Смейево; каждый ли откажется от внушения мысли, что боги вздумали глумиться над ним, звенеть, бряцать, грохотать Смехом, от которого рвутся барабанные перепонки и кровеносные сосуды в головном мозгу. Ад – разрушение, за которым обязательно следует созидание; потому что Космос пустот не терпит, потому что – Новый человек способен ли репродуцировать, воспроизводить, самое время занять восстановлением репутации богу, в одночасье лишённому всех атрибутов и прерогатив Творца истинного. Предоставь доказательство этой Истины, низведи её до аксиомы – и человечеству будет незачем жить.
Будь он тленным и ветхим, будь оно господствующим и обновлённым – казни остракизмом и божественной сатирой не выдерживает никто. Пишущий большую часть жизни творческой о господстве как образе подлинного, par excellence, бытия Ницше потерял разум, ознакомившись не косвенно, но прямо с апокатарсисом Смеха, возрождающим богов. Поэтическая душа особенна чутка к вибрациям воздуха, поэзия – не льётся, но веет; Смех – меч, разрубающий иноматериальную ткань, текст поэтический, и выдранные металлом нити падают в грязь. Истолкование – подошва, вдавливающая прах поэзии её глубже; нет ничего трогательнее Венгерова, ковыряющего вязкую глину с обочины литературной магистрали; где позже пройдут орды, тьмы и тьмы, под водительством Бича божьего, Εθύάνάς, а на языке ныне здравствующем – Пролеткульт. Тогда там был Александр Сергеевич, пряди од его, плоть от плоти вымышленной, стало быть – бессмертной, были выдернуты будто коренья из почвы, подобраны, затем – выхолощены и перемолоты в пыль. Некоторые испытывают злорадное сочувствие тому: чем больше глупцов воспримет миф о Солнце русской поэзии, закатившемся, как завелось, раньше чем ожидалось, тем очевиднее становиться беспомощный пафос, кислотная мина при весьма и весьма хорошей игре; когда исчезнет последний буржуа, бережно стерилизующий поэзию, укутывающий её в святотатственные саваны, да воскреснет уж точно никем не обещанный, одной строкой пронзит сознание читателя насквозь, воздвигнет Храм разрушенный в три дня, и всем станет ясно, что добром и благом это не кончиться, да и вообще – не кончиться.
Антихрист – поэтический образ, но в самом нём нет ни грана поэтического; ибо сё – чувственное. Рассудочность же – орудие, которым ныне берут горло в клещи и сдавливают рукояти: из жертвы брызжет мерзость и нечистоты, когда же наконец, пойдёт кровь? А никогда. Нету её, всё ушло на благотворительность, на гуманизм-с, гуманитарность-с; донором нынче быть модно, вырви клок из себя – отдай ближнему (третьему справа от двери, например), и в этом человеколюбии – человекобожие без жертвы, ибо отдавшему уже нечем прихвастнуть перед самим собой, да и незачем – желудок полон, кишечник чист, печень здорова, легкие розовы как ребёночья греза. А затем ринется гейзером магмы Ад, со своею диавольскою рассудочностью, рассудком, вывернутым наизнанку, и поглотит истины не взалкавших до скончания Мира сего, когда уже и покаяние, ни частное, ни публичное, не облегчит участи человеческой. Здесь терпение и вера богоборцев: коль скоро чувства их отсечь аппендиксу подобно не удалось, главное в Свершающемся не воскликнуть ненароком: "А как же я?", а то и вовсе: "А как же Он, Она, Мы, Прочие?"; и не вымолвить и слова. За сорок два месяца. Обет молчания, обет наблюдения, ибо прочие все поддадутся лицемерному προσχυνηισωσιν, в декларировании которого подлинный адепт Его не нуждается.
Чувство может быть Адом; чувственное восприятие, эмпирический опыт. Но не каждое чувство может быть Адом – лишь то, что сопровождается превышающие человеческую, сугубо человеческую норму духовной, интеллектуальной и физической работы. Ад – перманентное напряжение, это синхронная и слаженная динамика всего антропоцентрического Космоса. Разумеется, гедонисты до последнего мгновения бытия своего будут отстаивать своё право бысть – и господствовать, достичь господства ради того, что бы безмятежно предаться "покою самотожественного различия", наслаждения, которое является различающим соотношением с внешним вещным миром, пребывающим в беспрестанном процессе обновления. Традиция европейского Ада – прямо противоположна без-различию, отсутствию со-относимостей (Хайдеггер); необходимость в христианском Аду отпала сама собой, потому как христианской цивилизации больше не требовался кнут, что бы подстёгивать эмпирическое (чувственное!) восприятие угрозы и опасности извне – трансцендентное в ту эпоху ещё не было изобретено, когда же его различили и очертили контуры, разделяющие плоскость Ада от пространств obris terrarum, человек западный, средний и выше среднего европеец уже был достаточно приручен Властью, что бы его Работе была сообщена более мощная мотивация, чем репрессивная, довлеющая Идея протестантской Преисподней, где мечутся в чёрном, не источающем света пламени Лютер – за то, что промахнулся чернильницей; и Кальвин, осквернивший протестантизм бескровной казнью Мишеля Сервета огнём. Православный Ад задерживается с дискредитацией до сих пор. Быть может, это прерогатива религиозного сознания Востока, вторящего Игнатию Лойоле, но совершенно в иной ситуации: summus ut summus aut non simus! Религиозные мыслители в России даже в революционной рокировке Власти усматривали не иначе, как предзнаменование; так bourgeois желает, что бы ИХ время было единственным и неповторимым в Истории, предельным, за которым – лишь бездна гадарийская, куда в одночасье низринется вся человеческая цивилизация, пусть трижды и шестьсот шестьдесят шесть раз на дню отрицающая свою участь. Ад был воплощён в том, что ускользает от внимания беззастенчиво дотошных знатоков душ человеческих, в Тотальной Мобилизации, но и то – аудитория читателей и воздавших должное Юнгеру оказалось ничтожно, по сравнению с массой, предпочетшей Благо нации без особых усилий, за счёт расовой гигиены, а на деле – за счёт эксплуатации иных наций. Господство? Да, но – не бессмертие. Рейх был обещанным воздаяние за страдания в юдоли скорбей, но "не долго ему бысть", всего лишь 12 лет, тщеславие же не имело прецедентов, ибо писано: воцарится на тысячелетие"…
У меня не будет дня рождения, ergo – не будет и даты смерти. О моём исчезновении никто не узнает прежде, чем я воскресну. В новый год я вступаю без календаря и без часов, для меня более не существует Ваших времён, дробимых и различаемых, ибо – здесь я беседую с мёртвыми на их языках, разрушенных Временем, в пустоте, да не в обиде, во временах, которых ещё не было, да и никогда не быть им. Время воскрешать ещё не рождённых, ещё не состоявшихся; выговаривать то, на чём сломлен клинок языка; молчать так, что бы тишь да гладь становиться шероховатой и бугристой, на этом молчании спотыкаются самые ретивые первопроходцы, и дольше века длятся доли секнуды, между ударом деревянного клевца Судии Мира до genesis Нового. А часы — наиболее емкая метафора любой культуры. Греки измеряли время клепсидрами: горшок с дыркой, откуда вытекает заранее отмеренный водяной ручеек. Водяные часы не управляли всей человеческой жизнью, как наши, механические, а всего лишь отмеряли в ней отдельные фрагменты. Время тут не ходило стрелками по кругу и не накапливалось пирамидками, как в песочных часах, а просто выливалось, возвращаясь в Лету. Клепсидра как бы одалживала время у вечности.
Сохранилась клепсидра, отмерявшая время для прений в афинском суде. Воды там всего на шесть минут. Не исключено, что это те часы, что “тикали” Сократу, которого этот же суд приговорил к смерти. (Александр Генис).
MMI объединит идеи электронных справочных отделов с новым интерфейсом, называемым “Система Универсального Мульти-Медиа Доступа” (System for Universal Multi Media Access - SUMMA), прототип которого является частью проекта Европейской Комиссии Museums Over States in Virtual Culture (MOSAIC) и пилотного проекта программы G8 “Мультимедиа доступ к мировому культурному наследию” (Multimedia Access to World Cultural Heritage). Таким образом, культурное наследие будет служить тестовой платформой для полномасштабной разработки идеи Электронного справочного отдела, которая поможет трансформировать наши методы поиска, структуризации, использования и представления знания. Основу исследования обеспечивает библиотека Международного общества организации знания (the International Society for Knowledge Organisation). При сотрудничестве с факультетами университетов-партнеров, например, факультета искусств и культуры (Faculty of Arts and Culture) MMI предлагает стипендии аспирантам в области мультимедиа. Кроме того, в контексте Европейских Центров Шедевров предполагается, что MMI в свое время предложит места для соискателей магистерской и докторской степеней.
Сообщения
Комментариев нет:
Отправить комментарий