В 179 году, когда Септимий Север принял в Сирии командование 4-м Скифским Легионом, от высокой финикийской космогонии, рассказанной Санхониатоном[1*], остался только чёрный камень, упавший с неба: это был монолит, остроконечная глыба, хранителем которой провозгласил себя Бассиан; на самом деле, он находился под защитой своих дочерей, двух сладострастных сириек: Юлии Домны и Юлии Мэсы.
Септимий Север - уже старый и уставший человек; пески пустыни сожгли его его подмётки и сточили его каблуки.
Он дважды или трижды был вдовцом; но, едва высадившись, снова решает взять себе жену, и консультируется об этом с гражданскими регистрами.
В этих книгах он находит Луну, она же - Лунный Камень. она же - Юлия Домна. следовательно. Домна - это Диана, Артемида, Иштар, а также Прозерпина, сила чёрного женского начала. Низвергнутая в преисподнюю, которая никогда не восстанет из преисподней.
Но гороскоп Юлии Домны говорит, что однажды она станет женой Императора; и Септимий Север решает жениться на Юлии Домне из-за её гороскопа. Итак, Лунный Камень, Юлия Домна, гороскоп и гидроманты, перед которыми составляются гороскопы императоров, - всё это происходит в одно и то же время. (Антонен Арто. Гелиогабал. стр. 19)
=================================
...принято полагать, что чувства артистов, будь то венценосные поджигатели[2*], или исследователи первобытных культов, - значительно старше их (актёров) мышления. В настоящее время артистизм, несущий в себе как и негативные, так и положительные характеристики, остаётся единственой "конфигурацией" дивида, которая соподчинена категории "фатум". в условиях Дисциплинарного Диспозитива то, что эллинами называлось τίν΄ αἰῶν΄ ἕξεις [жизненным жребием, применительно к литературе, драме, где это выражение частит в монологах это - "сюжет", εὐπορία τοῦ μυθεύματος], - последовательное развёртывание работы многих механизмов, осуществление многих и многих функций.
Это не фатум, всегда застающий дивида врасплох, характерный так же для индивида, - не разделённого с Родом (а не с механистическим πᾰν ["всем"], - молниеносно разряжающий, детонирующий напряжённую ситуацию. Судьба эллина и латинянина подразумевала, что фатальный жест / акт, возражение или отрицание, обращённые к миру, и к всепроникающим мир богам, рано или поздно найдут ответ, менее всего доброжелательный. "Воспитание чувств", нравственности эллина начиналось с почитания богов, которые, в свою очередь, не были ничем обязаны человеку, равно как и человек, пусть даже будущий полубог, при жизни δαίμονι ἶσος, - не рассматривал недобрую волю богов, "репрессивные меры", как результат нарушения изначально данных предписаний.
Низложеный Кронион создал мир ещё до начала времени, будучи πράξεων (по Демокриту); ἐπιστημονικαί (по Аристотелю) - первопричиной, единственно свободной от "фатальности".Зевес, согласно Мифу, ставший невольным (избежать поглошения Кроном - это ли считать волей?) виновником катастрофически ускоряющегося времени, стал - σκηπτουχία, или ἀρχικός - в ионийском эти слова не соотносится с высшим началом или верховенством, применительно к богу в христианском понимании этого слова, где творение, "организация" пространства и времени, управление и всеведение совмещены. Громовержец не был "всеведущ", не пребывая, подобно богу Беркли, во всех "точках обзора" единомгновенно; он был лишь "всевидящ", потому как для эллина протяжённость во времени для смертных и небожителей была идентична, данной в ощущениях. Алексей Лосев в предисловии к работе "Античный космос и современность" (М.: изд. "Мысль" Российский открытый Университет, 1993. стр 65-66, и далее) появняет, что эволюционирующая от Анаксагора к Ямвлиху античная космология была во многом сопряжена со стого научными физикой и астрономией, а также с многими другими точными дисциплинами.
"У Ямвлиха главные произведения анализируют обшие основания математики", - пишет АФЛ, - таким образом, конституируя не только умозрительную взаимосвязь между предельно концентрированным на объекте исследования эмпирическим опытом и "божественным миропорядком", с которым "сцепление" осуществлялось теургией, теологией и этикой. Может произойти впечатление, что вся античная идиома представляла собой завершённую, размеренную телеологию, но это не вполне соответствует действительности; эллин или латинянин обнаруживали "погрешности" в тварном мире, тем самым, объясняя собственные прегрешения не в христианском смысле этого слова.
Отсюда следует вернуться к артистизму. Аттическая трагедия включала в себя символическую инсценировку акта творения, единственного и изначального, после которого - Кронос низвергнут, и вся последующая история человечества представляет собой циклически замкнутую систему повторений, которая выражает в меньших масштабах творение из самоё себя ἐπιστημονικαί, затем "устранение" первопричины за грань бытия, а после - по-рождение и по-гибель. Завершается всё хорошо: все умрут (и воскресгнут в один день) в страшных конвульсиях, - сродни тем, что превосходно представлены в кинематографическом шедевре Begotten. После чего сразу же наступает становление (тоже крайне болезненное для человека и благонамеренных в его отношении сил, см., Прометей) и, собственно, существование, которое может только пародировать и подражать Циклу.
Евгений Головин усматривает это подражание в кажущемся неимоверно поверхностином маньеризме, что может быть расценено как известного рода похвала (цитируется по материалам ДС КБ"АЧ"):
Аполлонизм и дионисизм еще можно понять, но что такое аттицизм и азионизм? Аттицизмом Хокке называет культуру классической Греции. И в Греции, и в Риме, и в Средние века принцип базовой реальности был очень силен. Люди верили в то, что называется equilibrum prodistinata. Это выражение можно перевести как "предустановленная пропорциональность". Через всю нашу жизнь - причем неважно, индивидуальная это жизнь или социальная - идет очень точная ось, которой мы должны придерживаться. И если мы решаемся от нее удаляться, то необходимо точно знать, куда и как, потому что можно удалиться так далеко, что к этой базовой или основной реальности вернуться будет уже невозможно.
Концепция базовой реальности предполагает концепцию объяснимости мироздания. Классик - это человек, который верит, что и он сам, и, вообще, весь социальный, и космический порядок - все это так или иначе объяснимо. Если сейчас его не объяснили, то потом более умные потомки объяснят. Вера в это довольно-таки крепка, поэтому всякий период, где торжествует маньеризм, есть период упадка. Не трудно догадаться, что мы с вами сейчас переживаем как раз такой момент, что Густав Рене Хокке (первая книга которого вышла в 1956 году) с удовольствием и отмечает. Тем самым он выводит (как выражается Хокке) "вечную константу маньеризма". Упадок Греции и Рима, конец Средних веков, эпоха барокко, и современная эпоха с ее авангардизмом, сюрреализмом и прочими такого рода "измами" - все это для Хокке является отклонениями от "базовой реальности". Что же такое для Хокке "базовая реальность"? Это то, что греки называли "мимезис". Не реализм - скорее подражание природе. Причем подражание это может быть совершенно нереалистичным.
"Базовую реальность" обнаруживает и эволюция музыкальной гармонии. В XVII и в начале XVIII века "великий" генерал-бас (и сопутствующие ему голоса: тенор, сопрано и т.д.) и был базовой реальностью. Вообще, теория музыки - весьма любопытная вещь. Наша натуральная гамма построена по системе обертонов. В самой природе обертонов заложен интервал, который называется "музыкальный дьявол" или тритон - три сплошных тона в обертоновом ряду. Как Сатана пребывал в райском саду, также в ряду обертонов пребывает тритон или "музыкальный дьявол". Именно он разрушил классическую гармонию и привел музыку к тому состоянию, которое мы сейчас имеем. Я, разумеется, имею ввиду серьезную музыку. "А значит", - говорят маньеристы, - "никакой вашей классической гармонии в принципе не может быть, так она изначально содержит в себе диссонанс". И диссонанс этот абсолютно неразрешим ни в параллельной тональности, ни в какой другой. Этот интервал вообще не поддается разрешению в европейской системе музыкальной гаммы. Сомнения в классической гармонии преследовали внимательных, неравнодушных людей всегда. Таким людям эта гармония всегда казалась слишком скучной. [Евгений Головин. "Манера и маньеризм". Лекция, прочитанная в Новом университете.]
Sic, бормочущий орфические гимны, сидя за столиком в парижском кафе Арто, в кратковременные периоды "аполлонического", предрасполагающего к наукам состояния разума, вне преследовавшего его всю жизнь "гибрис", чьё мироощущение на тысячелтия старше его мышленипя, возвращает читателя его книг и зрителей его постановок, как театральных, так и кинематографических, в замкнутый круг фатального, ещё не переживаемого, как нечто сообщённое извне индифферентному субъекту, но являющееся индивидуальным, не затронутым персонификацией, ощущением бытия.
Персонификация, в данном случае, - это намеренное или бессознательное скрытие, и не только внешнего образа, того, что в античной идиоме обозначается как эйдос. Мы можем с полным на то правом полагать, что Антонен Арто, с его репутацией трагической фигуры, индикатора всех несчастий своего времеени, начиная от недостаточности самопознания, завершая репрессивной психиатрией, скрывал нечто, лишь теперь начавшееся осторожно приоткрываться во всПоМоществовании благодарных экзегетов.
Его эпоха, его окружение, а также следующее за ним поколение, вопреки своему дерзкому вызову прошлого, отличалось тошнотворным лицемерием, на границе целомудрия и крайнего порока. Избыток коллективного невроза общительности, с перманентной жаждой коммуникации сыграл с интерпретаторами текстов Арто партию, из которой никто не вышел победителем: крик Арто был признан не более (о, ничтожное "более"!), чем ещё одним возражением традиционной патерналистской культуре, между тем. как Арто, ещё сам того не сознавая ("Семья Ченчи"), выступал в ипостаси медиума-проводника в мир, где коммуникации в современном смысле слова ещё не было вовсе. Было лишь то, о чём повествует Арто в нескольких текстах, опубликованных в 1936 году в мексиканской газете "El Nacional", позже переведённых на французский, а также примыкаю.щих к этим текстам письма, дневниковые записи и многое другое (комментарии Андрея Чернова, напр.,); преисполненные презрения к европейской цивилизации и культуре, потерявшей связи с подлинной, в понимании индивида эпохи Премодерна, с божественным и дьявольским миропорядком, что бы это ни значило.
В перспективе "потерянности" этого не-человеческого мироздания, не подразумевающего наличие homo sapiens faber, или относящегося к нему. как к обезображивающее исходное praeclaritas шлаку, современное Арто культурное окружение отличалось противоестественной, в его же, вероятно, понимании, целомудренностью: все, кто пытался "сопутствовать" ему в области протеста Традиции, размышляли и рассуждали в пользу человека, подобно тому, как гуманисты Ренессанса пытались защитить человека перед ликом господним, который и не думал состраивать угрожающую "мину". В то время ещё никто не сумело смириться с мыслью, что вызов бездне, в коею должен был быть низвергнут Кронион, тем более, узурпатор Зевес, отныне и навсегда обращён к Ничто (не-есть) Парменида, что бы там ни провозглашал Ницше.
Что подтверждает теорию, что "иногда они возращаются" - под нехарактерными для них именами. Те, кому изумился апостол Павел, прочтя на пьедестале "Неведомому богу".
Остаётся добавить ко всему вышесказанному, что "фатальность" в общеевропейскому понимании этого слова была естественным и последовательным влиянием Ближне- и средне-восточных культов на культуру Эллады, а позже - на культуру латинян. Вторжением персов в Элладу, а позже - Римской Империи вплоть до древнего Ирана, в замкнутые сферы культур были привнесены разрушительные для всего аутентического, в известном смысмле, - близорукого в отношении иного, господства. Эллада пала первой - со времён Платона культ хтонических божеств восторжествовал над космическим, образуется первая религиозная структура. Религия, - как связь между порядком обыденного и сакрального: к хтоническому, инфернальному, в известном смысле, культу, было невозможно "притерпется" индивиду, чей взор был чаще обращён к небу, чем к почве, для которого астрология не была лишь отголоском восточной мудрости. Характерно, что тирания стала известна эллинам после Пелопонеской войны, когда была сокрушена, - и чем? - беспрестанным потоком Золота, - аскетическая Спарта, лишив возможности подражать по образу и подобию её, первобытного коллективизма, не ведающего тягот Структуры, всю Грецию.
Рим был заражён значительно позже, и болезнь длилась без катастрофических рецидивов гораздо дольше, чем в Элладе, потому как к эклектическому культу латинянинам было не привыкать: они ассимилировались с ним с самого начала завоеваний династий Августов и Флавиев, и заражённому организму не грозила молниеносная гибель. Напротив, был возможен симбиоз с восточной культурой (за исключением аутистов во всём. включая государственность и не говоря уже о религии, иудеев), но прошлое оказалось слабее стремления к будущему, не представляемому в сожительстве с инородным; и чёрное [деструктивное] женское начало истребило мужское, организующее.
Но умирать было уже не страшно.
Иллюстрация: найдено в "картинках Google" по запросу Der Arbeiter. Наименование: "Труженик радуется, что Работа сделала его свободным":
СЛАВА РоСД™! СЛАВА РоСД™! СЛАВА РоСД™!
---------------------------------------------------------------------
Прим. -
[1*] Санхониатон (Sanchoniaton) или Санхуниатон (Sanchuniaton), правильнее: Санхунйатон - финикийский писатель XIV-XIII вв. до н.э. Его "История Финикии" известна благодаря сочинениям Филона из Библа ([Babel?] I-II вв. н.э.), дошедшим в небольших отрывках. Санхунйатон, ссылаясь на тексты легендарного создателя финикийской письменности таавта, создал финикийское "священное писание".
[2*] - Нерону приписывается крылатая фраза "Какой артист во мне погибает!".
Сообщения
Комментариев нет:
Отправить комментарий